Пылает в муках черепок.
Я измолол обиды, грусти
и изжевал весь перец тем,
как жерновами память, чувства,
и из потерь создал тотем.
Ему молюсь, добром венчая.
Слезами множу сталактит.
Но грозы бьют, ветра качают,
и угрожают столб разбить.
Они однажды идол свалят,
какой привалит боль и жар.
Он мне надгробьем лучшим станет
среди камней, деревьев, пар…
Ликёр
Пройдя по питейным домам, ресторанам,
пивным, винокурням и даже дворцам,
побыв в состояниях разных угаров,
и зная секреты любого дельца,
испробовав дюжины вин и портвейнов,
познав коньяки, самогоны и джин,
сварив уже девять рецептов глинтвейна,
я думал, отведал все-все купажи…
Но как сомелье я впервые ошибся!
Нашлась необычная форма искусств!
Как Вакх, Дионис охмелённый, влюбился
в её этикетку и запах, и вкус…
Елене Тукаловой
Хрустальный голос
Твердят, что нет чуда, любви или сказки,
что лжива краса или редкостен дар.
Но вновь отвергаю язычные пляски,
ведь в уши втекает сладчайший нектар.
Тот голос – хрусталь под алмазной огранкой,
ручей-невидимка, что чисто бежит,
иль струны, берущие разные планки,
по ним медиатор живой розовит.
Звучанье его, будто ангельский высказ,
что славным мотивом сплетает союз,
что вводит в усладу, соблазн или искус,
которым сдаюсь, поддаюсь, предаюсь.
Как дикая птаха на ветке, роскошна,
что в образе девушки в нужном ладу.
И я перед ней, будто кот на окошке,
внимающий песне в цветущем саду…
Елене Тукаловой
Армейская бесовщина
В лютейшей казарме удушливо, мутно,
кроватные нары, сапожная вонь,
и так перегарно, темно, многолюдно,
отвратный и страшный, отчаянный фон.
Тут страх пучеглазый ночами пугает
средь сапа и храпа, и газов из дыр.
В уборной шлепки, что колечки пронзают.
Салаги таранят бетон, мойдодыр.
Командные спрятались в сон или пьянство.
Летят на невинных удары ремней.
Творится безбожье, безлюдье, поганство,
как пытки в острогах средь крови, теней.
Уставом подтёрлись матёрые звери.
Царят беззаконие, рабство и дурь.
И многие в свет, наказанье не верят,
хотят самосуд, но не выдадут пуль.
Вся-вся атмосфера собою карает.
Тут каждый в какой-то неясной вине.
Тут вся человечность, терпенье сгорают.
Скорей бы приказ к наступленью, войне…
Недосягаемая
Я снова причастен к раздумьям о дивном.
Эскиз набросал, где удачный роман.
Сознанием жарким, большим и ретивым
лечу в неизвестный, столичный туман.
Средь сизого дыма и едкого смога
сияет кудесница, что молода,
на радость родам, незаметному Богу,
как будто бы Спасская чудо-звезда.
Я грежу о ней, и ветвятся идеи,
летят или скачут; и их не догнать.
Раздольны и так высоки те затеи,
глубокие, что до конца не познать.
Мечтательной кистью рисую и крашу
события будущих дней и ночей.
Макаю в палитру, стаканы и чашу,
придумав имение, сад, сыновей…
И акт сотворенья уже неподвластен,
пылает пожаром на веси, версты.
Но женщина эта всекроющей масти.
И все мои думы – пустые мечты…
Елене Тукаловой
Внук Советского союза
Ясный пейзаж деревенского мая,
зелень полей и посадок, бугров,
свежие ветры от края до края,
сходки пернатых сарайных жильцов,
лёгкие вздохи до глуби, предела,
речка и пруд, и луга, и сады,
ток, рукодельники, сотня уделов,
труд и хозяйства на вкусы, лады,
волны земель и посевы, и всходы,
ржавые глины, домов благодать,
всюду потомки с исконным их кодом,
тёрн и берёзы и дюжина стад,
радуга лент и отрезков заборов,
избы и клети, ряды тополей,
крепость умов и богатства просторов,
песенность птиц и пролёты шмелей,
хлебно-молочные, мудрые нравы,
