– Ты хорошая, – говорю я.
Она улыбается, а я вдруг соображаю, как ей, должно быть, грустно и одиноко и как повезло мне, что у меня есть Арран, и Дебора, и бабушка. И, без всякой задней мысли, я вдруг беру ее за руку и чувствую в своей ладони ее ладонь. Я снова касаюсь ее! Я немного удивлен, но это случилось, и я не хочу раздумывать об этом слишком долго. Наши руки почти одинакового размера: моя чуть шире, а у нее пальцы длиннее и тоньше. Кожа на ее руке мягкая и такого цвета, какого бывает кожа, а не грязь.
– Почему у тебя всегда такие чистые руки? – Я поворачиваю ее ладонь из стороны в сторону, осматриваю ее. – Я весь в красной пыли, а на тебе и на твоих ладонях ни пятнышка.
– Я же девочка. А мы, девочки, славимся своими способностями в таких областях, о которых мальчики даже мечтать не смеют. – Ее голос дрожит, рука едва касается моей.
Мне становится страшно, но останавливаться я не намерен. Кончиком пальца я обвожу в воздухе ее ладонь, палец за пальцем, а она держит ее, не опускает. Большой палец, ложбинка между ним и указательным, указательный, опять ложбинка, палец, ложбинка, палец, опять ложбинка, и вот, наконец, мизинец, а потом и запястье.
Она говорит:
– Я всегда удивляюсь тому, какой ты нежный. Это так не похоже на хулигана, каким тебя считают.
Мне хочется сказать что-нибудь в ответ, но в голову не приходит ничего путного.
– Ты опять притих, – говорит она.
– Что в этом плохого?
– Ничего, наверное. Тебе даже идет. – И она начинает пальцем обводить мою ладонь, как я обводил ее. – Просто иногда мне хочется знать, о чем ты думаешь. – Ее палец продолжает скользить вдоль края моей ладони. – О чем ты думаешь?
Я думаю о том, что мне нравится то, что она сейчас делает. Мне приятно. Сказать ей об этом? Не знаю. Я говорю:
– Я… ты…
Она смотрит на меня, наклонив голову набок.
– Ну вот, теперь ты прячешь лицо, – жалуется она. – Ты что, краснеешь?
– Нет!
Она берет меня пальцем за край подбородка и поворачивает мою голову к себе.
Мне становится немного жарко, но я бы не сказал, что я краснею.
Она говорит:
– Какой ты милый.
Милый!
Я отвечаю:
– А я всегда думал, что я мерзавец.
Она хихикает и встает на ноги.
– Ты милый, и ты медленно бегаешь. Ты никогда меня не догонишь.
И она убегает, а я догоняю, и в тот день я впервые ее ловлю.
Время, наверное, уже за полночь. Вот и еще один день прошел. День, полный позитивных мыслей. День, когда я снова думал об Анне-Лизе, но ни на шаг не приблизился к тому, чтобы ей помочь. День, проведенный на дереве в ожидании Габриэля, который так и не пришел. Надо бы попытаться заснуть, но я не чувствую усталости. Я редко устаю по ночам. Даже наоборот, я как будто становлюсь еще живее, хотя и Чернее тоже.
Можно придумать еще какой-нибудь список или повторить то, чему учила меня Селия: как убивать ножом, как убивать голыми руками. Это весело. А можно заняться фактами. Например, из жизни мои семьи. Просто сидеть и перебирать имена: Харроу, Титус, Гонт, Дариус, Лео, Кастор, Максимилиан, Массимо, Аксель, Маркус, Натан. Харроу, Титус, Гонт, Дариус…
Да, списочек не из веселых, и депрессивные мысли мне сейчас противопоказаны, но ведь не моя вина в том, что всех моих родственников убили Охотники или замучил до смерти Совет. Хотя вот Маркус до сих пор жив, по крайней мере, насколько мне известно, он цел и невредим и живет неизвестно где. И он был рядом со мной, он спас мне жизнь, он провел для меня церемонию Дарения, но потом снова ушел и бросил меня одного, как всегда.
