Но внимание лорда Эмсуорта уже вновь обратилось на Макаллистера.
– Ну хорошо, хорошо, хорошо.
– Большое спасибо, папаша.
– Но одного я требую категорически, Фредерик. Я не могу допустить, чтобы ты болтался в Лондоне весь день. Ты должен вернуться поездом двенадцать пятьдесят.
– Будет сделано. Мне подходит, папаша.
– Ну, подумайте немножко, Макаллистер, – сказал граф. – Я ведь от вас только этого прошу: подумайте немножко…
I
Примерно в тот час, когда поезд, уносивший лорда Эмсуорта в Лондон вместе с его сыном Фредди, достиг половины пути, очень высокий, очень худой, очень серьезный молодой человек, сверкая безупречным цилиндром и сюртуком элегантнейшего покроя, поднялся по ступенькам дома номер восемнадцать на Уоллингфорд-стрит в Западном Кенсингтоне и позвонил. Сделав это, он снял цилиндр, слегка провел по лбу шелковым платком, ибо солнце пекло довольно сильно, и поглядел вокруг с суровым неодобрением.
– Чешуйчатый район, – пробормотал он.
С этим суждением согласились бы все истинные ценители красоты. Когда разразится наконец великий мятеж против лондонского уродства и вопящие орды художников и архитекторов не в силах долее терпеть учинят самосуд и бешено промчатся по столице, круша и поджигая, Уоллингфорд-стрит (Западный Кенсинг–тон), уж конечно, не избежит огня. Несомненно, эта улица уже давно намечена для уничтожения. Ибо, обладая кое-какими низменными практическими удобствами – невысокой квартирной платой, близостью к автобусам и метро, – она остается мерзейшей улочкой. Расположенная в одном из тех районов, где Лондон прыщавится красными кирпичными домами, она состоит из двух рядов одноэтажных домов, похожих друг на друга как две капли воды, – каждый за облезлой живой изгородью, каждый с цветными стеклами наиболее гнусной разновидности во входных дверях. И порой можно видеть, как точно посередине, спотыкаясь, прикрывая глаза ладонью, бредут юные впечатлительные импрессионисты из колонии художников в Холланд-парке, и слышно, как они шепчут сквозь стиснутые зубы: «Доколе! Доколе!»
Маленькая служанка открыла дверь и окаменела: посетитель достал монокль и вставил его в глаз.
– Жаркий день, – сказал он любезно, оглядев ее.
– Да, сэр.
– Но приятный, – не отступал молодой человек. – Скажите мне, миссис Джексон дома?
– Нет, сэр.
– Ее нет дома?
– Да, сэр.
Молодой человек вздохнул.
– Ну что же, – сказал он, – мы не должны забывать, что подобные разочарования ниспосылаются нам ради какой-нибудь благой цели. Без сомнения, они возвышают нас духовно. Вы поставите ее в известность, что я заходил? Моя фамилия Псмит. Пе-смит.
– Песмит, сэр?
– Нет, нет. П-с-м-и-т. Мне следовало бы объяснить вам, что в жизнь я вступил без первой буквы, и мой отец всегда с упорным мужеством держался за просто Смита. Но мне казалось, что в мире слишком много Смитов, и некоторое разнообразие не повредит. «Смитти» я отверг как трусливую уловку, а нынешнего обычая с помощью дефиса присобачивать спереди еще какую-нибудь фамилию я не одобряю и потому решил взять Псмита. «Пе», должен сказать для вашего сведения, немое. Вы следите за ходом моих рассуждений?
– Д-да, сэр.
– Вы не считаете, – спросил он озабоченно, – что я напрасно избрал такой путь?
– Н-нет, сэр.
– Превосходно! – сказал молодой человек, сощелкивая пылинку с рукава. – Превосходно! Превосходно!
И с учтивым поклоном он спустился по ступенькам и пошел по улице. Маленькая служанка смотрела ему вслед выпученными глазами, пока он не скрылся из вида, а потом закрыла дверь и вернулась на кухню.
