Наконец надрезанная сеть затрещала и лопнула, выпуская свою добычу. Нелюдь большой неопрятной кучей перьев тяжко свалился наземь.
– Полежи-ка тут, – прошептала Кайя, – подожди меня немного!
Она вернулась к берегу, туда, где оставила лодку, и вскоре поспешила обратно с туеском, полным воды. «А если его уже нет под сосной? – думала она, задыхаясь от быстрого подъема. – Вдруг улетел? И к лучшему…»
Но тун лежал на месте. Приподняв голову нелюдя, Кайя принялась осторожно вливать воду ему в рот. Не сразу, но тун сделал глоток: сперва с трудом, потом с нарастающей жадностью. Выпив половину, он поднял кожистые веки и взглянул в глаза девушки. Неожиданно взметнулась костистая рука и перехватила туесок.
– Я сама, – попыталась возразить Кайя. – Дай, прольешь…
По ее коже пробежал холодок при виде черных кривых когтей, глубоко впившихся в берестяные бока посудины.
Но тот отобрал туесок и допил, запрокинув голову, всю воду – до самых последних капель.
– Хочешь еще? – спросила Кайя.
Тун не ответил. Рука его разжалась, уронив туесок, будто это отняло у него последние силы. Он лежал на спине, немигающим взглядом уставясь в небо. Потом заметил остатки сети на дереве и по-звериному оскалился.
– Это не моя, – поспешно сказала Кайя.
Ей становилось все страшнее. «Что же я наделала? – горестно подумала она. – Зачем я вечно лезу, куда не зовут? Как встанет да как растерзает меня! Или выпьет кровь…»
Как назло, только сейчас смутно вспомнились страшилки о тунах-людоедах.
А нелюдь, видно, понемногу приходил в себя. Кожистые веки снова приоткрылись. Птичьи черно-сизые глаза почти без белков оглядели ее – холодно и без малейшего признака благодарности. Кайя заметила, что в лицо ей тун едва взглянул, но скользнул быстрым взглядом по рубахе. «Хочет понять, какого я племени», – догадалась она.
Тун приподнял голову, оглянулся… Пошевелил и встряхнул крыльями.
И тут увидел череп на камне.
Его лицо исказилось, глаза совсем почернели. Он резко повернулся к девушке и прошипел длинную фразу. Теперь было совершенно ясно, что тун не просто разгневан! Его и так жутковатое лицо уродливо исказилось от ярости и боли.
Кайя сжалась в испуге.
«Ох, боги, с какой ненавистью он смотрит! Чей это череп? Ведь он же не думает в самом деле, что это я?! Как объяснить ему, что я не враг?»
– Это не моя ловушка! – пролепетала она. – Я не охочусь…
Но ее возглас так и повис в воздухе. Тун вдруг поднялся, неестественно легко, как призрак. Косматой тучей склонился над камнем, взял в руку череп и что-то зашипел, будто требуя от мертвой головы ответов…
«Не так уж он и ослаб! Пока он меня не убил… что делать?!»
Кайя открыла рот – и прикусила язык. Все равно тун не понимает ее.
«Языка сихиртя он не знает… А как насчет саами?»
Кайя неплохо знала этот язык, родственный языку сихиртя. Акка Кэрр была урожденной саами, хоть и давно бросившей свою родню. В детстве Кайя быстро научилась понимать ее. Впрочем, сама говорить толком не могла…
Внезапно Кайя вспомнила песенку, что порой мурлыкала под нос Кэрр, глотнув сурянского зелья.
Девушка вздохнула, взглянула в потемневшее от гнева лицо туна и дрожащим голосом запела:
Яйцо, что было снесено ночью,
Станет птицей шумным летом;
Ребенок, сладко спящий в шкурах,
Однажды станет мужчиной…
Тун резко вскинул голову. Посмотрел на нее в упор. Кайе было показалось, что судорога гнева оставила его, и тут нелюдь снова оскалился.
