Тяжёлый день… Ты уходил так вяло…
Я видел казнь: багровый эшафот
Давил как будто бы сбежавшийся народ,
И солнце ярко на топор сияло.
Казнили. Голова отпрянула, как мяч!
Стёр полотенцем кровь с обеих рук палач,
А красный эшафот поспешно разобрали,
И увезли, и площадь поливали.
Тяжёлый день… Ты уходил так вяло…
Мне снилось: я лежал на страшном колесе,
Меня коробило, меня на части рвало,
И мышцы лопались, ломались кости все…
И я вытягивался в пытке небывалой
И, став звенящею, чувствительной струной, —
К какой-то схимнице, больной и исхудалой,
На балалайку вдруг попал едва живой!
Старуха страшная меня облюбовала
И нервным пальцем дёргала меня,
«Коль славен наш Господь» тоскливо напевала,
И я вторил ей, жалобно звеня!..»
Апухтин
Алексей Николаевич Апухтин (1840—1893) известен широкому читателю бо-
лее всего как певец «цветов запоздалых». Его романсы доныне очень популяр-
ны благодаря счастливому сочетанию прекрасных стихов и музыки П. И. Чай-
ковского, друга всей его жизни – с ученической скамьи до самых последних
дней. Стоит вспомнить лишь некоторые, наиболее знаменитые романсы: «День
ли царит“, „Ночи безумные, ночи бессонные“, „Ни отзыва, ни слова, ни при-
вета», «Забыть так скоро» и, конечно же, великую песню «Пара гнедых». Хотя
это и перевод из Донаурова, но, как нередко случается с гениальными пере-
ложениями (Пушкина из Мицкевича, Лермонтова из Гете, Гейне, Зейдлица и
др.) на русской почве стихи эти стали родными – народными. Бесспорно, од-
ного факта неувядаемости песен и романсов Апухтина достало бы для призна-
ния его творчества явлением незаурядным. Но мне думается, что Апухтину
русская поэзия обязана гораздо большим. Этот малоупоминаемый ныне поэт,
вообще не бывший никогда особенно громким и не очень-то к тому стремив-
шийся, по-видимому, почти в полном одиночестве сумел найти и мощно разра-
ботать свою «жилу», свою форму, которая столетие спустя развилась в целый
стихотворный жанр, весьма активно эксплуатируемый поэтами 20 века. Этот
жанр можно обозначить как сжатую стихотворную повесть, главную энергетику
которой составляет напряженный, остро-психологический сюжет. По родовым
признакам это не поэмы, даже и не повести в классическом понимании, но
скорее всего – большие сюжетные стихотворения, к жанру повести, впрочем,
явно тяготеющие. Кажется, им так и не найдено единственно бесспорного пои-
менования, чему во многом способствует сама маргинальность жанра. Тем не
менее, активно используемая русскими советскими поэтами эта форма традици-
онно именуется поэмой. «Маленькая поэма» – настойчиво подчеркивали
авторы, ни один из которых, кажется, так и не решился назвать своего пред-
течу – Алексея Апухтина. То ли немодным считалось в бодрые советские годы
апеллировать к «упадническому» лирику, провинциалу из орловского захо-
лустья, затворнику своей «Обломовки», то ли попросту искренне забыли о его
существовании, но ни А. Тарковский, ни Д. Самойлов, ни А. Кочетков, ни В. Фе-
доров, ни другие наши поэты, частенько обращавшиеся к этому жанру, так и
не сослались, хотя бы с оговоркой, на своего предшественника. Впрочем, дай
Бог мне ошибаться, и я просто не встретил подобных упоминаний.
Мало известна и проза поэта, оставшаяся после смерти в ящиках стола.
«Дневники Павлика Дольского», «Архив графини Д», «Между жизнью и смертью»
– проза эта незаурядная, но к сожалению так и не ставшая широким общест-
венным достоянием. А фантастический рассказ «Между жизнью и смертью» мог
