– Остановитесь! Я не хочу! Не хочу…
Но сил не было. Заплетающиеся ноги едва касались дорожки: её почти несли. Процессия, наконец, остановилась у свежевырытой могилы. Гроб, обитый чёрным и красным сатином поставили на две табуретки. Сухонькое лицо Александры Даниловны утопало в неярких полевых цветах, которых она так любила. При жизни.
Маленькая, худощавая старушка в белом ситцевом платочке не-то запела, не-то запричитала молитву, и Александра начала тихо сползать вниз. Её успели подхватить всё те же сильные руки. Послышались слова:
– Дайте девочке попрощаться с Александрой Даниловной…
Саню подвели к гробу и сказали:
– Попрощайся, Сашенька, с бабушкой.
Александра наклонилась к лицу бабы Саши и потеряла сознание. Очнулась от резкого, неприятного запаха и подумала:
– Нашатырный спирт… Зачем?… Я не могу этого видеть… Не хочу.
Кинулась на уже заколоченный гроб:
– Бабушка, – шептали губы, – бабушка, не уходи… Не оставляй меня одну…
– Поплачь, Сашенька, поплачь, – просила её подруга бабушки – Нина, – легче станет.
Саня посмотрела на неё сухими глазами, но ответить ничего не могла: слов не было. Не было и слёз. На уме вертелись слова «бабушкиной молитвы»:
– Царице моя Преблагая, Надеждо моя, Богородице…
Больше ничего не шло на ум, и она снова и снова повторяла начальные слова молитвы, которая не раз спасала Александру Даниловну в самые страшные дни войны:
– Царие моя Преблагая, Надеждо моя, Богородице…
Надежда приехала домой только через полтора месяца, но не застала никого: Александру Даниловну похоронили, а Саня к тому времени была уже в Чечне.
Не застав никого дома, она направилась к лучшей подруге матери и после её пояснений поинтересовалась с искренним недоумением, словно была удивлена до глубины души:
– Как умерла?! Почему меня не дождалась?
– А ты думала, что мать будет жить вечно?! – возмутилась Нина Ивановна. – Матери имеют такую тенденцию умирать не дождавшись своих дочерей, потому как те не спешат домой.
А уж, когда Надежда услышала, что Саня спустя сорок дней после смерти бабушки уехала в Чечню в качестве операционной сестры, возмущению её не было предела:
– Она что, с ума сошла?! Там же война идёт… Какой дурак надоумил её попереться туда?!
Нина Ивановна пожала плечами в ответ: выдавать Михаила Михайловича ей не хотелось. Всё это могло для него плохо закончится: она ещё не забыла воинственность Надежды и её способность наказывать «врагов».
Но всё-таки Надежда наведалась в больницу и имела трудный разговор с Кориным. Михаил Михайлович не стал оправдываться, а выслушав все обвинения женщины, строго сказал:
– А что вы хотели, Надежда Сергеевна, чтобы девочка зачахла совсем от горя? Ей была необходима смена обстановки – иначе можно было тронуться разумом.
– Но не такая же смена?! – возмутилась женщина. – Не в пекло же было толкать девочку? Куда смотрели вы, её наставник?!
– А куда смотрели вы?! – слегка повысил голос Корин. – Её мать? Почему девочка вынуждена была один на один нести свою беду?
Надежда опешила даже от строгого тона доктора:
– Но она же не в пустыне жила: вокруг люди, друзья, соседи, наконец, вы – сослуживцы?!
– Чужие люди? – вглядываясь в глаза странной женщины, поинтересовался Корин. – Вы считаете – этого достаточно?… Ни одной родной души рядом…
– Она уже взрослая девочка! – запротестовала Надежда. – И должна уметь принимать удар судьбы!
– Ну-да, ну-да, – ответил Михаил Михайлович, решив, что это женщина так ничего и не поняла. – Принимать удар она пока не научилась – потому и отправилась в Чечню, чтобы пройти урок, что называется: год – за три.
