— Подойдёт, — вынес он приговор, встал с дивана и пошагал к выходу.
Я растерянно оглянулась на вполне удовлетворённых оценкой своих трудов мастериц, поблагодарила и поцокала к выходу.
Голова у меня начинала кружиться от происходящего.
— Послушайте, — я остановилась у раскрытой двери автомобиля и заглянула ему в глаза, — я ведь понятия не имею, сколько всё это стоит. Это же почти наверняка бешеные деньги. Я с вами за него не расплачусь!
Разумовский неожиданно положил руку на раскрытую дверцу, в которую я так и вжалась, потому что он вдруг оказался непозволительно близко ко мне. Карий взгляд сделался до безобразия пристальным, будто пытался в душу мне заглянуть.
— Об этом, Саша, можешь не переживать, — его голос окутал меня, будто гигантский змей заключил в свои мощные кольца. — Я выставлю тебе счёт, который только ты и сможешь мне оплатить.
Я не хотела гадать, что скрывали эти слова. Я знала, что очень скоро их истинный смысл мне станет понятен.
17. Глава 17
Предугадать программу сегодняшних мероприятий не представлялось возможным. Может быть, именно поэтому всё происходившее со мной тем вечером впечаталось в мою память особенно ярко и отчётливо.
Сначала мы заглянули в столичную галерею на выставку картин какого-то современного художника, о котором я слыхом не слыхивала. Нас встретил автор собственной персоной и долго благодарил Разумовского за возможность выставиться в предоставленном им пространстве. Напоследок всучил своему благодетелю холст с какими-то мутными разводами под названием «Туман на реке».
Разумовский максимально невозмутимо поблагодарил за подарок, передал его одному из сопровождавших нас помощников, в которых я небезосновательно подозревала телохранителей, и мы отправились восвояси.
За весь этот скучный, наполненный разговорами о высоком искусстве вечер мы с Разумовским почти не пересекались. Я бродила по галерее в сопровождении одного из его «помощников», разглядывала причудливые арт-объекты и делала вид, будто что-то в них понимаю. Чтобы хоть капельку в них разобраться, мне потребовалось бы что-нибудь покрепче, чем разносившееся тут сухое шампанское.
Но вот уж чего я никак не ожидала, так это «второй части Марлезонского балета». Спустившись по ступеням прямиком к отрывшейся дверце поджидавшего нас авто, я обернулась к Разумовскому.
— Благодарю за сегодняшний вечер. Надо полагать, теперь я стала на шаг ближе к интеллектуальной элите страны.
Лёгкий прищур на его породистом скуластом лице заставил меня, однако, насторожиться.
— Твоя наивность, котёнок, не может не очаровывать.
От ощутимой издёвки в его баритоне мне стало откровенно не по себе. Я невольно подалась вперёд, стараясь не сжимать руки в кулаки, и прошипела:
— Может, вы перестанете так меня называть?
Разумовский окинул взглядом широченное крыльцо галереи. Народа, покидавшего выставку, на нём было предостаточно, но подслушивать нас вроде никто не собирался.
— А что тебя в этом так напрягает, котёнок? Ты боишься, что поползут слухи? Я тебя ненароком скомпрометирую?
Я медленно выпустила воздух через ноздри, самой себе напоминая медленно закипающий чайник.
— Это унизительно, понимаете вы или нет? Эти ваши уничижительные прозвища. Будто… будто я несмышлёныш какой-то. Разница в возрасте между нами не так уж и велика, чтобы вы из себя «папочку» строили.
— Ох, — его губы скривились в опасной усмешке. — «Папочка»… А не рано ли обнажать передо мной свои потаённые фантазии?
