Мои глаза до того расширились, что глазные яблоки грозили вот-вот вывалиться на мостовую.
— Да вы… да вы в своём…
— В машину, — скомандовал Разумовский. — Возмущаться будешь потом. И сколько угодно. Нас ждут.
Он буквально втолкнул меня в салон, пока я приходила в себя от его издёвки. Плюхнувшись на сиденье, тут же попыталась натянуть своё короткое платье до щиколоток.
Сволочь циничная! Чтоб язык твой грязный отсох!
Но он не отсох, потому что стоило автомобилю мягко заурчать и тронуться, как Разумовский повернулся ко мне и вопросил:
— Ну что, котёнок, готова увидеть, как развлекаются богачи?
Я заморгала, пытаясь придумать ответ, который не налагал бы на меня позже какую-нибудь неподъёмную ответственность.
— Н-не помню, чтобы именно этого у вас просила.
— Ты хотела познакомиться с моей жизнью поближе.
И я познакомилась, хотелось мне того или нет.
Разумовский притащил меня в какой-то загородный клуб — и это были самые шумные и чуднЫе несколько часов моей жизни.
Элитное горячительное, танцовщицы в нарядах из ничего, громкая музыка, дикая смесь дорогущих парфюмов и не менее дорогущих нарядов. Шум, гам, пляски, хохот… всё постепенно сливалось в какую-то блестящую круговерть непрекращающегося праздника.
Разумовский и тут умудрился вести какие-то переговоры, сдав меня на руки своим матёрым «помощникам». Те не отходили от меня ни на шаг и никому не позволяли ко мне приближаться, так и проторчав вместе со мной у мраморной барной стойки. За мной прикрепили смазливого парнишку из обслуживающего персонала — он время от времени интересовался, ничего ли не требуется, и предлагал закуски с напитками.
Спиртное я пить и не подумала, а от закусок не отказалась. И они оказались пищей богов. Полагаю, в тот вечер я отведала кулинарных диковинок на приличную сумму, но мне отчего-то казалось, что Разумовский вряд ли выставит мне за это счёт.
Из клуба мы вырвались только после того, как мой спутник пообщался со всеми, с кем, видимо, должен был здесь пообщаться.
И это не считая женщин. Женщины… липли к нему, будто кошки. Хихикали, жеманничали и что-то шептали ему на ухо. Одна жгучая брюнетка отчаялась до того, что пыталась утащить его по роскошной витой лестнице куда-то наверх. Дама была исключительно красива и… кхм… щедро одарена природой всем необходимым, чтобы запросто вскружить голову хоть кому.
И я была почти уверена, что Разумовский не устоит, но он мягко отстранил её от себя, шепнул что-то на ухо и пошагал к нам.
— Сворачиваемся.
Моя охрана кивнула, и мы наконец-то покинули этот роскошный вертеп.
Всю дорогу я провела, отходя от шумного веселья, но даже входя в фойе хозяйского особняка, ещё слышала отголоски чужого праздника.
Господи, и как они после таких гуляний по утрам из постелей своих выползают?
Или не выползают? Тамошняя золотая молодёжь вряд ли вскакивала ни свет, ни заря на работу. Она жила по своим законам.
Разумовский будто прочитал мои мысли.
Я уже направилась к лестнице, ведшей наверх, когда меня остановил его голос.
— Такой видят жизнь подобных мне авторы глянца?
Я обернулась:
— Но я ведь не автор глянца.
— Но работала там.
Я сглотнула. Так, об этом он тоже уже знает.
— Без понятия. Светскую хронику я не вела.
Разумовский поравнялся со мной, заставив вжаться поясницей в перила, опустил ладони на те самые перила по обе стороны от меня и приблизил своё лицо к моему:
— А ты? Ты, котёнок, таким меня видишь? Так ты меня себе представляешь?
