Это совершенно не значило, что он от своих планов отступится. Вот уж нет. Это значило, что он задействует иные приёмы — только в этом и разница.
С такими тонкими натурами использовать грубую силу было бы контрпродуктивно.
Давид пролистнул пару страниц, на которых велись какие-то мудрёные подсчёты. Эти рядки цифр ни о чём ему не сказали, скорее позабавили своей скромностью. Кажется, Александра прямо здесь вместе со всем остальным рассчитывала и свой бюджет на месяц.
Невзирая на его заверения в том, что статью она для него напишет в качестве отработки за «преступление», он и не подумал бы жадничать. И он обязательно придумает, как оправдать свою щедрость. Скажем, расхвалит её материал или, если статья ничем особенно и не порадует, притворится, что её есть за что расхвалить.
Потому что в методичности сбора информации ей не откажешь.
На новой странице в левом верхнем углу значились инициалы «Д. Р.», обведённые в круг. И дальше текст становился ещё убористее и содержательнее.
Давид невольно подобрался. Кажется, он наконец-то долистал до самого интересного — до её заметок о нём. Дат нигде не стояло, и он не мог бы сказать, когда она начала свои наблюдения.
Странные ощущения… До сих пор ему не приходилось явственно ощущать себя объектом чужих наблюдений, хотя преследования прессы и слежка со стороны конкурентов были знакомы ему не понаслышке. Нет, просто здесь почему-то чувствовалось нечто личное.
Он изучал записи конкретного человека, интересовавшегося конкретно им.
А когда дело касалось личного, Давид предпочитал выступать в роли субъекта. Предпочитал контролировать ситуацию, держать руку на пульсе, быть во всеоружии. Хотя… нельзя сказать, что в последний раз это ему так уж и помогло.
Селектор на столе ожил, Давид отвлёкся от блокнота, нажал кнопку, и голос его домработницы нарушил поселившуюся тут тишину:
— Давид Александрович, извините, если не ко времени, но вы с дороги и до сих пор даже не перекусили. Может, вам в кабинет что-нибудь принести?
Он скосил глаза на часы.
— Позже, Ирин. Если что, я сам спущусь. Сейчас слишком занят.
— Хорошо, но вы не засиживайтесь. Ни к чему портить себе желудок.
— Как скажешь, мамуль.
Он услышал в ответ едва слышное фырканье, хмыкнул и отключился. У его домработницы было двое взрослых сыновей, и она частенько обращалась с ним, как с третьим. Он против ничего не имел – со своей матерью виделся редко и учащать опыт общения особенно не горел. И это было стопроцентно взаимно.
«Внешне холоден, почти безэмоционален. Или строит из себя такого».
Давид прочёл и перечитал первую отчётливую характеристику, встретившуюся ему на разлинованных страницах. Видимо, он наконец-то дошёл до самого интересного.
Холоден.
Безэмоционален.
Он и не прочь порой соответствовать этим определениям. Может, это уберегло бы его от ошибок, стоивших ему слишком многого. И речь вовсе не о деньгах.
В памяти всплыл серый взгляд на ангельском личике и поджатые губы, которые он когда-то с такой жадностью целовал.
Рита смотрела на него исподлобья, но оправдываться не собиралась. И это раскалывало его сердце на миллионы острых обломков, немилосердно царапавших его изнутри.
— Зачем? Я дал тебе всё. Всё, чего ты хотела. Я дал тебе дом, работу, деньги… — и он почти сказал «себя», но что-то его удержало. Что-то подсказывало, не стоило этого говорить. Потому что она никогда его об этом не просила. Должно быть, он никогда и не был ей нужен сам — без дома, работы, денег и всего, что эти деньги дарили.
