Понедельник. №4 - страница 8

Я хотел бы называть себя писателем, но хочется есть, размножаться и жить. Все чаще предаю белые листы, написанные в Word, ради двенадцатичасового рабочего дня, ради ее новых сапог, ради счастья быть таким, как все. Ну вот, опять завыл старым барбосом за бесцельно прожитые годы…

Мятое пластилиновое лицо подруги обещало репрессии и отлучение от тела. Секс – мощный рычаг управления для достижения поставленных перед ракетами целей. Я исправно болею, печально кашляю и привычно прибиваю себя к кресту семейного мученика. Только моя дорогая не подоткнет заботливо одеяло и не принесет горячего чаю на смертный одр.

«Смертельная болезнь» протекала тихо и незаметно. И только ворох использованной туалетной бумаги говорил о том, что я еще жив, и я еще здесь.

Я из тех, кому лень чистить зубы по вечерам. Свою лень я позиционирую в гражданский протест против общепринятых гигиенических движений продвинутого гегемона. Я из тех, кто любит пиво и удивляется, что в результате этой страсти уже выглядит на свои пять бутылок «Балтики». Я из тех, кто провожает масленым, кошачьим взглядом молоденьких и упругих девиц, вздыхая, вспоминая свою непорочную комсомольскую юность. Я из тех, кто не путает поэта Рембо с героем Сталлоне, но кроме имени и принадлежности к поэтическому цеху, не знает о нем ничего.

Я из тех, кто улыбается, когда хочется плакать, и плачет, когда нужно улыбаться.

Я из тех, кто за минуту до оргазма любит, но освободившись, стремительно ненавидит ее за свою похоть.

Я из тех. То есть из этих. И мне… Просто, нравится писать. Это как сам процесс, который не ради рождения ребенка, а по потребности физиологии. Я жонглирую словами, иногда нахожу удачную форму, в которую заключаю созданные образы, словно моментальные фотографии. Я лечу на придуманных крыльях, и мне кажется, что в этот момент я – Ильф и Петров. Един в двух лицах. Эта страсть и называется графоманией. Когда сказано всё, а чаще сказать-то нечего, но хочется еще мазок добавить на литературный мольберт, а получается, что берешь мазок из однозначного места, анализируешь этот мазок и понимаешь, что взято именно оттуда. И занимаешь чьи-то глаза и часть мозга, ответственного за чтение витиеватой лепнины образов, которая, словно воздушные шары, заполняет сознание человека, чтобы затем лопнуть, стерев из памяти смысл, но оставив странный эффект присутствия. Присутствия ничего. То есть был, заходил на минутку, оставив гаденький запах уныния или животную радугу смеха и… нет его. Еще тлеет дорогой вонючий табак в его стильной писательской трубке, и твидовый английский пиджак висит на спинке стула; чашка с черным горьковатым кофе еще не остыла. А это всего лишь иллюзия. Но я пишу и продолжаю получать свой личный писательский оргазм. Так скажите мне честно, что я все-таки гений. Не нужно оваций, Пулитцеровской премии. Просто признайте меня – пока я жив, пока здесь, с вами! Ваш современник!

– Мусор вынеси, писака! – рубанула меня моя лучшая половина в ухо, и я покорно взошел на свою мусорную Голгофу.

Для меня странен сам по себе вопрос, верю ли я в Бога. Это все равно,что спросить, верю ли я в дыхание. Как можно не верить в то, что является частью тебя самого?

Денис Камышев

Еще до грехопадения Адама и Евы, обвив тугими кольцами теплый шершавый ствол древа познания, наблюдал я сквозь сочную листву за играми двух голых недоумков, вкусивших впоследствии (не без моей подачи) известного яблока, которое сейчас красуется на логотипе «Apple». Яблоко оказалось кислым и, кроме изжоги и таинства жидкого стула, никаких иных сокровенных знаний в себе не несло. Тем не менее, любопытную парочку наказали – изгнанием из Рая, за совершенно нормальное желание: обрести свободу выбора – иллюзию, которую позже представили потомкам, как победу демократических сил. Кого и где победила демократия, история, к сожалению, умалчивает.