С Беларусью всё и так и не так. По крайней мере, попав в эту страну, быстро замечаешь, что сталкиваешься с каким-то особым типом мононациональности, не похожим на, скажем, армянский или туркменский или, возьмём поближе, польский тип.
Главное отличие, по нашим наблюдениям, в том, что межнациональные границы в Беларуси часто проходят не между людьми, а внутри каждого из них. Эта особенность быстро проявилась в ходе нашего исследования. План (гид) наших интервью включал в себя вопрос об этничности респондента. Это было важно в контексте исследования и не содержало ничего провоцирующего. В поведении наших уважаемых «ответчиков» была, как правило, одна особенность: они задумывались прежде, чем начать ответ. Далее следовал рассказ о родословной. В рассказе обычно фигурировали упоминания о нескольких составляющих: ими могли быть – в разной комбинации – белорусские, польские, русские, еврейские, украинские, татарские корни. Некоторые начинали со слов «вообще-то я полешук». Но заканчивали почти все, как правило, выводом: «Я – белорус».
Собственно, ничего необычного в этом нет. Смешанная этничность – распространённое явление в современном мире. Особенно, если речь идёт о народе, многие века жившем на «оживлённом перекрёстке» истории, в условиях интенсивной социальной диффузии.
Но есть впечатление, что страна Беларусь прошла по этому пути куда дальше многих. Адаптация и мимикрия здесь часто оказывались более востребованными социальными механизмами, нежели ассимиляция и аккультурация. Всё это за долгие годы привело к тому, что в тело белорусского народа оказалось глубоко и органично вживлено много инокультурных элементов. Но полонизация, русификация, украинизация, иногда – онемечивание, все эти процессы приобретали в местных сообществах по возможности естественный характер, с тенденцией движения от сосуществования к сожительству. Инородные элементы: люди, языки, культуры, институты, юрисдикции, социальные практики – подвергаются в Беларуси медленной, но неуклонной натурализации. Местное население неагрессивно, но настойчиво и сноровисто приспосабливает их на свой лад, при этом и само без особого гонора приспосабливаясь к ним.
В результате «белорусскость» оказывается будто растворена в людях; и степень её концентрации не есть величина постоянная: она способна изменяться под влиянием жизненных обстоятельств и особенностей личностного развития. Получается, что «белорусскость» – это не столько признак для чёткой фиксации национальной принадлежности конкретного человека, сколько один из ингридиентов его личности. Возможно, поэтому национальное чувство белорусов – ровное, без углов и выступов. В его кардиограмме нет ломаных пиков гордыни и самолюбования, но нет и тёмных провалов, трясинных ям самоуничижения. Разумеется, не всё просто с национальным самосознанием белорусов, как думают многие наблюдатели со стороны. Хотя, впрочем, разве у кого-то с этим просто?
Забегая немного вперёд, предположим, что такая мировоззренческая позиция и поведенческая стратегия помогают народу выживать и сберегать собственную идентичность в сложных условиях внешних вызовов, но создают определённые проблемы на исторических развилках, в моменты национального и государственного самоопределения.
Главная же проблема, по-нашему, заключается в следующем: при любых попытках выделить «чистое вещество белорусскости» для нужд строительства современного государства оказывается, что неизбежные при этом процедуры дерусификации, деполонизации или деукраинизации приносят слишком чувствительные, невосполнимые потери и для культуры, и для экономики, и для политики.
