‘человек’ в таких выражениях, как
marth tch ga, «ни один человек не присутствует здесь (= здесь никого нет)», или
marth egaw, «человек пришел? (= кто-то пришел?)», уже имеет совершенно неопределенное значение; точно так же слово
manna ‘человек’ употребляется в текстах на готском – древнейших германских текстах, которыми мы располагаем. Таким образом, слово «человек» имеет тенденцию приобретать неопределенное значение, и именно в результате такого процесса приобрели свое характерное значение французское
on (продолжение латинского
homo) и немецкое и английское
man (соответствующее готскому
manna). Латинское
alter означало ‘другой’, когда речь шла о двух объектах, то есть ‘второй, один из двух’; в отрицательном предложении, однако,
alter практически не отличается по значению от
alius ‘другой, по отношению к более чем двум’; фразу Овидия
neque enim spes altera restat можно перевести либо как «нет второй надежды», либо как «нет другой надежды», без принципиального различия в значении. Слово
alter приобрело в выражениях этого типа значение
alius; это значение было перенесено на некоторые другие фразы, и романские языки, утратив
alius, сохранили для выражения значения ‘другой’ только
alter. К окончательной утрате противопоставления между сравнением двух объектов (тип
validior manuum, «более сильная из двух рук») и сравнением множественных объектов (
validissimus virorum, «сильнейший из мужей») привело исчезновение сравнительной и превосходной степени. Точно так же, под влиянием
ne, французские слова
pas, rien, personne приобрели в отрицательных предложениях отрицательное значение, так что отрицание
ne в современном французском стало ненужным, тогда как
pas, rien, personne в простом разговорном языке стали передавать отрицание сами по себе. Латинское слово
magis ‘более, больше’ в начале фразы, где оно начало употребляться уже в латыни, служило связкой между двумя предложениями и превратилось во французское
mais. Как мы видим, все эти чисто языковые процессы не столько приводят к изменению значения, сколько преобразуют слова с конкретным значением в простые грамматические средства, в элементы построения фразы. Это следует непосредственно из самой природы данного процесса.
Верно и обратное: грамматические категории порой способствуют изменению значения слова. Так, латинское homo служило для обозначения человеческого существа безотносительно к полу; однако грамматически слово homo относилось к мужскому роду, которым, в тех случаях, когда он имел определенное значение, обозначался мужской пол; это привело к тому, что слова, продолжающие homo в романских языках, присоединили к значению ‘человек’ значение ‘человек мужского пола’, и слово vir, имевшее данное значение в древней латыни, было утрачено.
В греческом один и тот же корень обслуживал аорист, означавший ‘видеть’, ἰδεῖν, и перфект, означавший ‘знаю’, οἶδα; на древность обоих этих значений указывает то, что одно из них засвидетельствовано в латинском videre и т. д., а другое – в санскритском veda ‘знаю’, готском wait (немецкое weiss) и т. п., славянский же точно так же противопоставляет vidêti ‘видеть’ и vêdêti ‘знать’; эти значения держатся на том, что аорист, описывающий действие само по себе, передает простое ощущение (‘видеть’), в то время как перфект, описывающий результат предшествующего действия, подходит для значения ‘знать’.
