– Не пили мы, Андрюх! Веришь – нет! – продолжает «выносить мне мозги».
Лена переругивалась с Антоном, всё пыталась его расколоть, сколько они выжрали, тот тоже чего-то невразумительное долдонил в ответ, типа оправдываясь.
Выпили мы с Ленкой по стакану разливного пива – ни в голове, ни в попе, только душу разбередил. Да ещё со скандалом. Мисюсь злая, курит нервно, чувствуется, обломали бандерлоги её круто.
Эти клоуны замолчали, сидят на стульях, покачиваются из стороны в сторону, как японские бамбуки:" Поник головой до земли, придавленный снегом бамбук…* – как хорошо написал Басё. Жиранули ещё водчонки – больше ничего не надо..
Мне Ленку стало жалко. Что, думаю, мужики, когда пьяные, какие мы бываем сволочи!
Тут она заметила у меня пустые бутылки под столом и стулом, стоящим в углу у батареи с правой стороны у окна: с левой стоял холодильник «Ока», и внесла рацпредложение: – Давайте сдадим бутылки в «Лиге» и возьмём ещё пива!
– Сейчас уже поздно, – говорю, – нигде не принимают!
Тут Антон очнулся, словно только и ждал подходящего момента:
– Напротив нашего дома в круглосуточном магазине принимают тёмные пивные по рублю.
Чего- чего, хоть пьяный, хоть реконструированный, а это он помнит.
Я засомневался что на четверо рыл – двое из которых уже находятся в сильной стадии опьянения, пива, купленного на сданные бутылки – если конечно ещё сдадим и хватит денег, – вряд ли будет самое то на такую команду.
– Пойдем, Андрюш, – почувствовав мои реальные сомнения сказала эта в высшей степени амплитуарная дама, хоть прогуляешься с нами, чем одному дома сидеть.
Тут она попала в точку: в таком состоянии хотя и легкого но похмелья, неумолимо перетекающего в отходняк, сидеть дома одному ждать появления первых вестников «белки» (белой горячки), шевелящихся расплывчатыми суккубами по тёмных углам – одиночество становится невыносимым. Хотя, когда я в нормальном трезвом состоянии с одиночеством на «ты», оно меня не тяготит и не пугает, в отличие от других бичблузеров*, не переносящих одиночества даже в нормальном состоянии, но когда с похмелья, а тем более отходняк – здесь моё уязвимое место. Я могу согласиться на любое пустое беспонтовое предприятие, типа как сейчас пойти с пьяной командой, участвуя в их нетрезвых склоках и делах.
Собрали мы, точнее Лена, все бутылки подчистую в синюю цилиндрическую сумку с оторванной молнией (которую я ещё купил, когда жил с первой женой в Москве – ёбнутой-смешной «старухой Изергиль»), и с какой я уже ходит сдавать – она в коридоре валялась. – На, – говорю Саньку, – неси, ёбаный «папуас», застрелить тебя из арбалета!
Они с Антоном пошли вперёд, как два брата по алкогольной крови по Квокин-бокин роуд-джайл. А мы с Ленкой за ними. Она меня приобняла, прямо сразу, будто знакомы со дня гражданской войны В Америке – там ещё президент Линкольн рулил, – мне неудобняк идти с молодой красивой 18-тилетней девчонкой – матерью 4-летней дочки в розовых носочках, мимо лавочек у подъездов, где тёплыми летними вечерами выползают из своих вонючих бетонно- асбестовых клетей жильцы дома. Вдоль всех четырёх подъездов, как на параде, когда сидящие на лавочке пенсионерки и толстые, оплывшие замужние бабы в халатах – многих из которых я знаю и знают меня. В то советское время, в домах, типа нашего, соседи по подъезду и других подъездах, почти все знали друг друга, и кто чем дышит, а если не знали, то узнавали от знакомых соседей, которые их знали, – вылупили «фонари» на нетрезвую бригаду, прямо как бегемоты из болота наблюдают.
