Есть собаки служебных пород. Большие и сильные, воспитанные в строгости. Они никогда не станут лаять на приходящих в гости, но и ластиться не станут. Понюхал гостей, приходящих, идентифицировал, запомнил, слегка повилял хвостом, если хвост есть, и всё. Когда такую собаку друзья хозяина решают погладить, то пёс покосится в поисках хозяйского взгляда, мол, «не убивать?», и позволит ненужную ему ласку. Такие собаки никогда не рвутся к столу, не скулят и ничего не просят из тарелок… А если кто-то, по недосмотру, решит тайком им что-то лакомое дать, то откажутся, да ещё и грозно зарычат.
А есть другие, вертлявые, звонкие, маленькие или небольшие. Они и облают, и оближут. Обобьют пришедшим в гости хвостами ноги, покажут пузо, куснут от избытка чувств. А потом будут дежурить у стола, вставать на задние лапы, поскуливать самым тонким и жалобным писком, как дельфины, пропускать мимо ушей замечания хозяев и ждать подачку, которую проглотят не жуя, будто и не было ничего.
Мой же старый добрый пёс, мопс по имени Макс, с большими, чёрными, бесконечно печальными глазами, никогда не лаял на пришедших, больше чем надо радости не выражал, общался сдержанно, позволял себя гладить, но в руки не давался. От особенно восторженных дам и от детей старался держаться на дистанции. Выбирал одного гостя посолиднее и просто садился у него в ногах. Сидел, прижавшись к ноге, посматривал по сторонам… А человек таял, чувствуя свою избранность, особенность и уникальность, вспоминая тезис, что собаки всегда чувствуют человеческое нутро. Макс спокойно и щедро одаривал этим гостя… Но одного! А тому, понятное дело, все завидовали. Говорили: «Ты смотри, он от тебя не отходит! Что он в тебе нашёл?»
Однако самое глубокое проникновение в душу Максова избранника ожидало, когда все садились за трапезу…
Нет! Макс не попрошайничал. Никогда! Его никто не приучал к тому, что попрошайничество постыдно, унизительно и запрещено. Он как-то сам в этом определился. И даже если кто-то почему-то, обычно дети, решал Максу сунуть под нос какую-нибудь снедь, он никогда её не ел. Он с изумлением смотрел на подачку, потом с ещё большим удивлением в глаза дающего. В этом взгляде читалось: «Что это? С чего вдруг? С чего вы взяли, что мне это нужно? Кто дал вам повод для такого поведения?» После столь выразительного взгляда он отворачивался и отходил. Иногда, очень редко, если какая-нибудь сердобольная старушка во время его царственной прогулки по парку впадала в умиление и совала ему кусочек чего-то, он, понимая, что обижать старушек нельзя, долго нюхал подношение, а потом аккуратно и осторожно, с трудом скрывая брезгливость, брал предложенное передними зубами так, как дети берут двумя пальцами за крылышко убитую муху… Брал, отворачивался, уходил подальше и незаметно ронял полученное, будь то кусочек печенья, яблока, колбасы или даже конфета… Так он относился к подачкам. Это было частью его индивидуальности.
