А однажды утром он приехал за ней и привёз к избушке – развалюшке. На траве перед ней играла с огромной собакой её лисичка. Без платка. На привычно гладкой голове появилась плотная рыжая щетка волос, наметились брови. А кожа показалась бледноватой, но без желтизны. Надя оглянулась на мужчину – может, прямой солнечный свет давал такую иллюзию?
На подгибающихся ногах подошла к дочери, упала на колени. Втянула носом воздух. Пахло псиной и травой. Запаха прелой осенней листвы больше не было. Варя широко улыбнулась – дёсны розовые.
– Что это? Кто вы? – Надежда, хватаясь за его одежду, пыталась встать. Ноги не держали.
– Вы, что, мамаша, своего ребёнка не признали? – И девочка заливисто захохотала. А Надя плакала и плакала. А думала, что уже не может…
19.03.21
– Пишу, пишу. Чего пишу? – Ленка отложила в сторону очки и вытянула ноги под столом. Под настроение ей всегда так хорошо писалось. Но надо было ещё заставить себя засесть за это дело на несколько часов. А потом она впадала в какое-то непонятное состояние.
Она видела малоразборчивые каракули, выползавшие из под авторучки, до неё доносились какие-то звуки – но только и всего. Она не вникала в уже написанный текст. Он появлялся помимо её мыслей, сам. Да и мыслей, собственно, не было. Ей не приходилось ничего придумывать. Даже чуть-чуть напрягаться. Сам собой появлялся текст, сами собой всплывали в мозгу картины. Она видела всё, что описывала, чувствовала, ощущала, точнее, она описывала всё, что видела. Всё, всё. Она проживала за эти часы разные жизни разных людей, она была в каждом из них. В молоденькой красавице или безумном маньяке.
Первое время даже страшно было – вдруг крыша крен дала? Недаром творческая элита во все времена считалась чокнутой, некоторые даже собственными ушами закусывали. Ну, к элите Ленка себя ни в коем случае не относила, хотя в своей исключительности была уверена на все сто. Особенно, в той части, которая касалась обычной жизни.
Скажите, вот как человек в твердом уме и трезвой памяти может целый месяц ездить без прав? И ведь недели три назад, когда она была в Москве, прозвенел первый звонок. Её остановили на выезде из города.
Не обнаружив документов ни в сумке, ни за зеркалом, ни в бардачке, ни в двери, ни в карманах чехлов на сиденьях, ни под ними она вывалила в багажнике содержимое четырёх огромных пакетов. У понадеявшегося на лёгкую добычу бедняги – ДПСника, глаза на лоб полезли. Пока она самозабвенно сортировала всякие там творожки и печеньки он поспешил тихонько ретироваться на пост, по пути жестом показав напарнику, что дело там – труба. А общаться с такими – себе дороже.
Ленка про инцидент тут же забыла – отпустили без потерь и ладненько. Сегодня, собравшись сменить сумку, обнаружила в ней, давно забытой, пакет с документами не только на себя, но и на машину. Ладно, хорошо, хоть не постирала.
Писательница водрузила на нос очки с перемотанным скотчем ушком (да, сколько можно на них садится?), и взялась за ручку. Она не задавалась целью написать столько-то и столько, и никто за ней не гнался. В очереди за драгоценными рукописями редакторы, сценаристы и режиссёры не стояли. Писала для себя и для друзей. Пока диктовалось.
На этот раз отвлёк шум за окном. Квася радостно наскакивал на Костяна. После той страшной истории с маньяком он стал для них с Иваном другом. Пришлось стать. Он сразу всё понял, когда приехал к ней после лечения. Ничего не спрашивал, не пускал слюни, не просил. Но Ленка чувствовала себя ужасно виноватой. А не хотелось, чтобы Костян считал её легкомысленной. Но почему-то так выходило помимо воли.
