Томас изучил лицо Анабель до мельчайшей черточки. Вьющаяся прядка, выбившаяся из тугой прически. Две родинки на правой щеке. Полные, чувственные губы – она закусывала их до крови, когда он ее ласкал. Большие насмешливые глаза, зеленые, как свежая трава, как мир, каким он был раньше. Широкие брови, левую пересекал узкий шрам. Один из множества ее шрамов. «На память об испытании», – смеялась Крылатая.
Правда открылась спустя месяцы, когда Томас узнал, как сложно проходила трансформация тела его любимой. Как не желали раскрываться крылья, как первый шаг в пустоту завершился падением на скалы, как лекари собирали кости по кусочкам, сшивали связки и мышцы и боролись за ее жизнь несколько долгих недель. Томасу казалось, что гибкое тело Анабель создано для полета. А когда увидел затейливую вязь шрамов, что прятала от чужих взглядов ее одежда, то еще сильнее полюбил эту женщину.
Все то, что получалось у Томаса играючи, давалось ей тяжелым трудом с полным напряжением железной воли. И когда она, такая сильная в глазах других, тихо засыпала в его объятиях, в Крылатом просыпалась неведомая ему прежде нежность, накрывала его волной, так, что перехватывала горло. Это чувство оказалось сильнее даже естественного, понятного желания обладать. И это пугало Томаса. Куда легче было бы просто закрутить роман с сестрой по Братству, отправляться с ней на вылазки и травить байки, греясь у костра. Но та памятная гроза, мертвый охотник в пещере и доверчивые слезы Анабель сделали все сложнее. Во сто крат сложнее, в тысячи – прекраснее.
Томас перенес свой походный рюкзак в ее дом на следующее утро после вылазки. Не оглядываясь, он оставил свой закопченный уголок в общем доме Крылатых, как песчаные змеи сбрасывают и оставляют на холодной золе отслужившую кожу.
Анабель жила в небольшом доме почти у самой Черты. Беленые стены, серая крыша и тяжелая темная дверь скрывали уютную комнату с выходом в маленький сад, где Крылатая пыталась вырастить хоть какую-нибудь зелень. Грубо сбитый стол стоял посередине кухоньки и был покрыт скатертью. Последний раз скатерть Томас видел еще при жизни бабушки, которая воспитала его одна. Широкий топчан у завешенного окна, небольшой коврик под ним, шкаф у дальней стены – вся эта простая по сути обстановка отчего-то показалась Томасу странно умиротворяющей. В комнате пахло свежим хлебом, теплым очагом. Запахи кружили голову. Это место было настоящим домом, и ему предстояло возвращаться сюда каждый вечер. Целовать эту женщину, что стояла в дверях и смотрела на него с рассеянной улыбкой.
Анабель могла прочесть каждую из мечущихся в голове у Томаса мыслей. Ей тоже было не по себе. Все произошло слишком быстро. Долгие годы в ее жизни не было ничего, кроме неба. И вот появился встрепанный паренек, спас ее от грозного охотника и стал целовать так упоительно, как никто и никогда прежде. А потом Город разрешил им жить в ее доме вместе. Каждый день, возвращаясь, переступать один порог – от мысли об этом Анабель то охватывала такая паника, что у нее спина покрывалась холодным потом, то у нее замирало сердце от предвкушения счастья…
Пауза затягивалась. Хлеб стыл. Тишина сгущалась. И Томас, кажется, почти решил, что вся затея с переездом – лишь глупая ошибка.
