После завтрака - страница 30

Теперь я оказался в квартале геджеконду, который было видно из окон гостиной Фикрета. Домишки, тянувшиеся по обе стороны грязной улицы, все были покрашены в разные цвета: синий, желтый, розовый… Здесь у большинства домов тоже были свои садики, но, в отличие от квартала Фикрета, границы между ними не были четко обозначены. Все было вперемешку: увитые плющом навесы, под которыми летом прячутся от солнца, капустные грядки, пустыри, где гоняли мяч стриженные под ноль мальчишки в резиновых ботах. Ни мальчишки, ни женщины, несшие домой древесный уголь, не обратили на меня особого внимания. Я подумал, что выгляжу так же, как они. Хаски здесь смотрелась большим чужаком, чем я.

Я ведь тоже, по сути, был деревенским парнем. Родился в отцовской деревне на берегу Мраморного моря. Пусть мама была дочерью государственного служащего из Эдирне[28], пусть в среднюю школу и лицей я ходил в Стамбуле – это ничего не меняло. Деревня есть деревня – хоть горная, как у тех людей, что поселились здесь, хоть рыбацкая, как у меня. И они, и я несем в душе горечь утраты, как все, кто живет в городе, но не был в нем рожден.

Если бы я попытался один зайти в какой-нибудь из баров, где бывал с Нур и ее приятелями из Босфорского университета, меня бы туда не пустили. «Вид у тебя слишком радикально-революционный, вот в чем дело, – шутила Нур. – Куртка-штормовка, армейские ботинки, длинные курчавые волосы, грязная борода… Чего же ты хочешь, дорогой?» Но на самом деле эти бары кишели людьми, одетыми так же, как я. У музыкантов из рок-групп, которым Нур и ее друзья устраивали бешеные овации, прически были в точности как у меня. И я уверен, что даже армейские ботинки мы купили в одном и том же месте – в столь любимом Нур пыльном магазинчике, где продавали товары, не пропущенные таможней на экспорт. И все же каждый раз, когда я пытался проникнуть в какой-нибудь бар без Нур, громила на входе преграждал мне путь. А любого болвана с гитарой за спиной принимали как почетного гостя.

Мне стало скучно. Надоело таскаться на поводке за собакой, да и замерз я. Если Нур еще спит, позвоню в дверь, разбужу. С такими мыслями я купил в булочной свежий хлеб и вернулся к дому Фикрета. Звонить не понадобилось. Нур уже встала и оделась. Увидев меня в окно кухни, открыла дверь. Собака, весело виляя хвостом, направилась в гостиную. Нур посмотрела на хлеб в моих руках. Он был еще горячий, надорви корочку – пар пойдет. На лицо Нур набежала тень.

– Я должна уйти. На завтра нужно подготовить один доклад. Поработаю в библиотеке.

И тогда я понял: Нур не собиралась завтракать со мной и заново начинать отношения. То, что этой ночью мы занимались сексом, не должно было изменить наш статус «просто друзья». Она взяла хлеб, положила на кухонную столешницу. Потом обернулась и посмотрела на меня с кривоватой улыбкой, которая действовала мне на нервы. Она хотела, чтобы я принял ее решение взвешенно и спокойно, как подобает зрелому мужчине. Нет, одного согласия недостаточно. Нур не проведешь. Я должен был сказать, что мне не грустно, и сказать это искренне. Нельзя же, чтобы из-за ее решений разбивались сердца. Это не доставляет Нур удовольствия, она не может спокойно уйти, пока не убедится, что разбитое сердце склеено.

Я снова – на этот раз со злостью – вспомнил новогоднюю вечеринку двухлетней давности. И тогда, и сейчас она ждала от меня одного и того же. Я должен был сделать вид, что не заметил нетерпеливо-похотливых взглядов того ублюдка с лошадиным лицом, что ждал Нур за балконной дверью, спрятавшись за шторами; мне надлежало немедленно простить ее и отпустить с миром. Но и этого было мало. Я должен был сделать это по собственному желанию. Я должен был мечтать об интрижках типа той, что тем же вечером приведет меня в объятия чернявой, тощей и пьяной в зюзю девицы. Я должен был изумиться богатству открывающихся передо мной возможностей и с радостью принять предложение Нур остаться друзьями. Только тогда она могла бы расстаться со мной без угрызений совести. Но я промолчал. Молчал я и сейчас. Мое молчание мучило ее. Ну и пусть.