Последнее целование. Человек как традиция - страница 17

в которой проблема внешней реальности решается не через её сублиммированно-абстрагированное, но всё равно мешающее чистой логике наличие, с одной стороны, и не через всё же пугающее меонизмом исключение из теоретического со(по)знания, с другой, а путём превращения в его атрибутивное качество. Сознание обладает свойством интенциональности, то есть направленности на реальность по самой своей сути. Как наш взгляд, если мы вменяемы, не безумны, всегда смотрит на что-то, а если мы слушаем, то не тишину, а звуки, так наше сознание всегда «сознание о» – о чём-то. Или чего-то. Вместо поиска объективного, «аффицирующего» нас референта – интенциональность. Вот пункт поворота философствования от метафизики к феноменологии. Отсюда следует, что никакой отдельной «вещи в себе» предполагать не нужно. Она не отброшена, не забыта (как, например, предлагали неокантианцы Марбургской школы), а учтена, хотя как таковая не существует. Благодаря феноменологической редукции и идее интенциональности получается, что и волки сыты, и овцы целы. Мир помещён в скобки, капсулирован, он больше ничего не загрязняет и никому не мешает, однако, являясь членом алгебраического уравнения, участвует во всех сложениях, умножениях, делениях и прочих его преобразованиях. Он о(за) хвачен сознанием, находится в нём и заключён в него. Это состояние сознания. Так Гуссерль нашёл, «вывел» новую феноменологическую форму(лу) един(ства)ого мира как «(не)бытия-в-сознании».

Название программной статьи Э. Гуссерля «Philosophy als strenge Wissenschaft» (Logos, 1910) на русский язык перевели: «Философия как строгая наука». В контексте современности более точно было бы, по-видимому: «Философия как точная наука». Все мы движемся «к точке». От тычки. С разницей начала и конца в одну букву. Тычинки и пестики, мужское и женское – тыч и песта. Это старое славянское название органов продолжения жизни. Отсюда негативно-двусмысленное отношение к «тыканию». С одной стороны – «ты», как выражение близости, неформальных отношений, а с другой – «ты меня не тыкай», «эй, ты, недотыканый» (См., например, рассказ Г. Успенского «Недотыкомка»). Тычка в виде палки, о-паленой ветки обозначала границу земельного участка и любого пространства. Его конец, ничто. Как у греков камни = термы для тех же целей. В культуре, на письме тычка превратилась в точку, обозначающую границы, конец предложения. А с греческого – в термин, однозначное понятие. Точное знание – чисто знаковое = терминологическое = формализованное = когнитивное = конечное = небытийное знание. Любая тычка рано или поздно превращается в точку. Не только (у) индивида. К этому стремится вся современная цивилизация и ее философия. Когнитивизм! Когнитивный капитализм. А не надо (бы) торопиться. Ни в чем. Итак, идем к окончанию. Точке. Потом, правда, будет еще тачка.

Отныне человека окружают не вещи, а феномены. Даже не окружают – это выражение пережиток «естественной установки» – а всё сущее и он сам есть чистое, хотя бытийствующее сознание-знание. В XX веке отказ от бытия как признания самостоятельного существования предметно-чувственного, образно-телесного мира приобрёл общетеоретический характер. Так называемый структурно-лингвистический (поздний вариант – текстологический) поворот оппонирует любому как материальному, так и идеальному субстанциализму и эссенциализму, фактически позиционируя себя кантианством без вещи в себе и трансцендентального субъекта. Подобно феноменам, структура, язык, текст являются со/знанием, в котором по самому их назначению представлен объективный мир. Собственно говоря, это была трансцендентальная феноменология, вырвавшаяся из философско-спекулятивных схем рассуждения на простор сначала гуманитаристики, а потом познания вообще. Или можно наоборот: трансцендентальная феноменология была порывом философии к структурно-лингвистической парадигме, но ограниченная спекулятивными путами сугубо умозрительного типа мышления, осталась её специфическим, почти эзотерическим направлением. Оно до сих привлекает к себе высоких философских интеллектуалов, почему-либо не ставших полезными математиками, всех любителей «игры в бисер» возможностью заниматься церебральной теоретической мастурбацией («текстурбацией»), не оплодотворяя других областей жизни и деятельности. Хотя сам Гуссерль оказался (всего только) человеком и – «сломался». Разочаровавшись в науке, тем более «строгой», он, подобно Канту, обратился к экзистенциально-антропологической проблематике жизненного мира, этому «практическому разуму» XX века.