Последнее интервью - страница 20

И вот ситуация: я понимаю, что в аттестате зрелости придется поставить мою настоящую фамилию. В классе я была Бэллой Курковой. Мы переезжали с одного аэродрома на другой, и никто ничего не знал о нас. И потому мне было стыдно, что во время вручения аттестата откроется, что я неродная Алексею Ивановичу дочь.

Я раздобыла адрес (из квитанции об алиментах) и написала своему настоящему отцу: «Откажись от меня, мне нужно сменить фамилию. Потому что ты мной никогда не интересовался». В ответ пришло сухое письмо: «Я не откажусь. Ты боишься, что тебе придется в моей старости за мной ухаживать?» Я не боялась этого, мне такое и в голову не приходило, что нужно еще за ним ухаживать. Обидно мне было, что у всех родные отцы, а он никогда мной не интересовался. Так любил, и вдруг бросил нас. Это было для меня потрясение.

Я благодарна Алексею Ивановичу за все, что он для меня сделал. Он пошел к старшему военпреду, который еще и народным депутатом был. Рассказал историю, что будто бы потеряли мое метрическое свидетельство.

Меня послали по врачам, которые спрашивали:

– А когда ты родилась?

Я отвечала:

– Мама говорит, двадцать шестого декабря тридцать пятого года.

Так и написали. В общем, выдали мне новое свидетельство о рождении, согласно которому я Куркова Изабэлла Алексеевна. Отец у меня – Курков Алексей Иванович, и мама – Ольга Петровна.

Еще в школе, где-то в восьмом или десятом классе, я придумала себе «программу жизни». Я тогда была убеждена, что могу заранее спланировать всю свою жизнь. Я мечтала стать журналистом. И придумала, что вначале буду жить на Чукотке, потому что это самое отдаленное место нашей страны. Отработаю там столько, сколько надо после окончания университета, а потом – в Антарктиду. Это же тоже очень интересно! Лодку можно прицепить прямо к айсбергу и двинуться вместе с ним весной по узенькому какому-нибудь проливчику. Во всяком случае, мне так хотелось. А потом я приеду в Ленинград.

Дело в том, что я помню свою жизнь в военных городках. Полусельская школа при аэродроме. Мы все время жили в военных городках. И как-то удалось уговорить учителей, чтобы нас собрали после восьмого класса и повезли в Ленинград. А для меня этот город был мечтой.

Когда я в первый раз попала в Ленинград, я ахнула. Это было гораздо большее потрясение, чем когда я в первый раз увидела Париж или когда я увидела Венецию. В Ленинграде я в первый раз увидела купола. Я их видела только на открытках и в кино. Но кино тогда было черно-белым, и журналы были черно-белыми. А наяву все оказалось так изумительно красиво! Нас, целый класс, привезли на Петроградскую сторону, в какой-то школе на Большом проспекте мы спали. Номер ее не помню. Школа приняла нас как умела, тогда сложное время было. Спали мы на каких-то матрасах, даже белья не было. И до волдырей исхаживали ноги. Вот так же со мной было в первый раз в Париже. Когда я попала в Париж, ходила все ночи напролет, и подошвы ног были в огромных волдырях. То же самое случилось задолго до Парижа в Ленинграде.

Первым делом я полезла на Исаакиевский собор. Тогда можно было подняться на самую верхушку. Внутри по куполу шли две лесенки, перекладинки маленькие. Ты ползешь, не дай Господь оглянуться назад… Высота несусветная. Страшно до жути, но гораздо страшней было спускаться.

Что я еще помню о Ленинграде начала пятидесятых? Помню, что увидела разруху. Реставрация настоящая загородных дворцов началась в 1958 году. А когда я приехала, реставрации еще не было. И Екатерининский дворец в Царском Селе был с крышей, которая наполовину лежала на земле. Эти раны я чувствовала, как раны человека. Я поняла, что стоят раненые прекрасные дворцы, им нужно золото. А на Чукотке вот только что вроде открыли большое золото. Я поняла, что нужно мне быть на Чукотке. Что, может быть, я сумею что-то такое написать как журналист, чтобы побольше золота все-таки выделяли на купола и шпили Ленинграда. (Мне и в голову не приходило, что настанет время, и мы внесем изменения в Конституцию на Съезде народных депутатов, и этот город вернет свое первоначальное имя – Санкт-Петербург.)