Это было невыносимо.
Еще ужаснее эту процедуру делало то, что Киллиан был здесь совсем один. Он не видел в храме других молодых жрецов, многие из которых смотрели Бенедикту в рот, когда он с ними разговаривал. Быть может, Бриггер еще просто никому не сообщил? Такой шанс был, но это не мешало Киллиану злиться на эгоистичных желторотых юнцов, которые с жадностью стервятников наблюдали за его горем на тренировочной площадке.
Рука Киллиана потянулась к вазе с розовыми лепестками, и он вытащил один – тот был совсем тонким и готов был раскрошиться от малейшего дуновения ветерка. Киллиан хотел произнести имя Бенедикта, но ему перехватило горло.
Нет. Начать следует не с этого.
– Я не знаю, состоялся ли уже Суд над Иммаром Алистером, – тихим приглушенным голосом заговорил он. Пальцы начали растирать сухой лепесток над алтарной свечой. Пламя задрожало, и в этой игре света Киллиану показалось, что руки Рорх зашевелились. – Если еще не поздно, молю тебя, встань на его защиту на Суде Богов и позволь ему переродиться.
Лепесток раскрошился, почти не оставив на пальцах следов.
Ответом Киллиану была тишина.
А на что он рассчитывал? Что статуя Рорх заговорит с ним? Он и сам не знал, чего ждал, поэтому взял второй лепесток и вспомнил тихий шелестящий голос Ренарда Цирона. Взгляд невольно скользнул в грот Жнеца Душ. Чем-то Ренард действительно его напоминал, и Киллиан даже подумал, что стоит вознести молитву не Рорх, а ее верному стражу, однако передумал.
– Я… – Его голос дрогнул. Потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями. – Я не знаю, состоялся ли уже Суд Богов… – Он вновь прервался, чувствуя, что его слова звучат глупо. Он будто зачитывал отчет на собрании жрецов. Пальцы все перемалывали лепесток над играющим пламенем. – Просто позволь ему переродиться. Позволь ему видеть мир, позволь быть его частью. Он был хорошим человеком, что бы кто о нем ни думал.
В горле встал неприятный комок.
Осталась последняя часть ритуала.
Бенедикт.
Ты ему дорог, – вспомнились Киллиану слова Ренарда. – Не припомню, чтобы он кого-то так рьяно защищал. И не припомню, чтобы за кого-то так сильно боялся.
Давящее ощущение комка в горле стало сильнее, глаза защипало.
– Бенедикт… – прошептал Киллиан, почувствовав дрожь в собственном голосе. Не помня себя, он взял лепесток и принялся крошить его над пламенем свечи, надеясь, что нужные слова сами попросятся на язык, но этого не произошло. Лепесток рассеялся над горящей алтарной свечой в полной тишине.
Киллиан повторил попытку, но слова вновь застряли у него в горле.
– Зараза, если кто и заслужил треклятого перерождения, то именно он! – вдруг сорвалось с его губ. Выкрик эхом разнесся по пустому храму.
Внутри Киллиана нарастала злость, которую он не мог контролировать. Та его часть, что стала хаффрубом, слишком плохо ладила с собственным гневом. Не помня себя, Киллиан выхватил из вазы горсть лепестков и швырнул ее в статую.
– Зачем?! – яростно крикнул он. – Зачем ты забрала его?! Зачем ты забираешь у меня всех, кто мне дорог? Что бы я ни делал, я всегда остаюсь один! Это нечестно, ты слышишь?! Нечестно!
Он несколько раз толкнул каменную статую, но ничего не произошло.
Киллиан снова осознал, что плачет, и сейчас ему было все равно, что он разбушевался в святом месте. Его злость была направлена на богов, и они должны были услышать ее.
– Ты не имела права! Ты не могла позволить этому случиться! Почему со мной? Проклятье, почему ты не забрала меня?! Верни его! Ненавижу тебя! Верни его!
