Подоспел и немец, его грудь тяжело поднималась и опускалась после пробежки.
– Вы арестованы, – прошипел он между вздохами. Мне стало трудно дышать. Хватая ртом воздух, я выронила сумку, и ее содержимое высыпалось наружу. Немец достал наручники и заломил мне руки за спину. Я уставилась на свои вещи, разбросанные по земле. Голова кружилась. Это не должно было произойти!
– Сложи ее вещи обратно в сумку! – крикнул он полицейскому.
Но это происходило! Надо было что-то делать. Я сглотнула, выдавливая слова из пересохшего горла:
– Я споткнулась о табличку. Я не хотела ее опрокидывать. Мне очень жаль! – Я посмотрела на немца. Тот молчал, холодно глядя на меня. – Простите, – пролепетала я.
Он занес руку, но я пропустила момент удара. И вздрогнула от неожиданной пощечины. Я отшатнулась назад и краем глаза заметила, что его подруга пристально смотрит на меня.
– Я забираю ее на рю де ля Помп! – крикнул немец.
О боже, нет! Только не в штаб-квартиру гестапо! В отчаянии я посмотрела на полицейского, но тот отвернулся, явно не желая впутываться в это дело.
– Рю де ля Помп? – тихо заговорила женщина. – Но я думала, что мы проведем вечер вместе…
Немец взглянул на нее и шумно вздохнул.
– Разве ты не видишь, что у меня неотложные дела?
– Но разве полицейский не может ее задержать?
Я затаила дыхание, с ужасом ожидая его ответа. Но все еще надеясь на чудо.
– Нет! Как я могу ему доверять? Мне придется сделать это самому. Она посягнула на немецкую собственность.
Я посмотрела на женщину и увидела, что она колеблется.
– Но Стефан, я так ждала этого вечера. – Она положила руку ему на плечо. – В кои-то веки тебе не надо идти на службу.
– Я всегда на службе!
Она поймала мой взгляд, и я увидела в ее глазах печаль и сожаление. Во всяком случае, она пыталась мне помочь.
Немец схватил меня за локоть и потащил через сад – к припаркованной черной машине. Он грубо втолкнул меня на заднее сиденье, и я больно ударилась плечом. Меня прошиб холодный пот. Они что же, собирались допрашивать меня? Допрос. Одно это слово приводило в ужас. Я зажмурилась, пытаясь прогнать мысленные картины того, как меня избивают, вырывают мне ногти, бьют током. Стоп! Этому не бывать. Я признаюсь, что сбила ногой табличку. Тогда они оставят меня в покое, может быть, отправят в тюрьму на несколько дней. Еще один спазм страха пронзил меня насквозь.
Когда мы прибыли на рю де ля Помп, немец выволок меня из машины и повел в здание. Эсэсовцы расхаживали с важным видом, выкрикивая приказы. У меня подгибались коленки, пока он тащил меня по коридору. В какой-то момент я споткнулась и чуть не упала. Он подхватил меня, а затем толкнул на металлический стул возле кабинета. Я закрыла глаза и мысленно молилась Богу, в которого больше не верила.
Париж, апрель 1944 года
Себастьян
Шесть часов вечера, а Себастьян все еще сидел за рабочим столом. День выдался особенно напряженным, и голова раскалывалась от предательских слов, сочащихся из писем, которые он переводил. Как такое возможно, чтобы люди доносили на своих соседей? С таким же успехом они могли бы взять оружие, пойти и расстрелять неугодных. Этот коварный способ, когда кто-то походя распоряжался судьбой своих соседей-евреев под видом «обеспокоенного гражданина», вызывал у него тошноту. И мигрень в придачу.
Рядом зазвонил телефон, заставляя его подпрыгнуть. Он поднял трубку.
– Heil Hitler!
