Но Зюганов, до этого момента такой решительный, как-то вдруг растерялся, заюлил, стал бормотать что-то невнятное, дескать, он не уполномочен центральным комитетом на какие бы то ни было заявления, и быстро-быстро покинул сцену.
После собрания партактива начальник управления генерал Казимир вызвал Сазонова к себе и отчитал за недопустимое поведение на встрече с высоким партийным руководителем:
– Ты, конечно, Сазонов говорить умеешь, аж звенит! Не зря, видать, в свое время политическое училище окончил. Но язык твой, он же – злейший твой враг! Скажи, какого рожна ты к Зюганову с вопросом полез? Нельзя аппаратчику такого ранга… – генерал закинул голову с высокими залысинами к потолку, – такие провокационные вопросы задавать… Да еще свое мнение при этом высказывать! Ты и себя подставляешь, и все наше управление! Ведь вроде же опытный кадровик, а ведешь себя, как молодой опер: сам в дерьмо с размаху вступаешь и коллег с панталыку сбиваешь, аж звенит!
Сазонов и рта не успел раскрыть, чтобы объяснить генералу, что ничего такого он партийному вождю не сказал.
Казимир не дал ему этого сделать:
– И не оправдывайся… Лучше молчи! – приказал генерал. – И давай-ка рапорт мне на стол, с завтрашнего дня ты – в отпуске… Да смотри там, где отдыхать будешь, поосторожнее с высказываниями, лишнего не болтай… Но при этом помни: мы все готовы встать на защиту страны, вплоть до самопожертвования!
В отпуске, свалившемся как снег на голову, Сазонов поехал в родную деревню. Помогал родителям по хозяйству, ездил с другом детства Александром, ставшим директором сельского клуба, на рыбалку, встречался с родней и одноклассниками, беседовал с односельчанами.
Запомнился ему разговор с соседом дядей Ваней – фронтовиком. Он, как и Макар Григорьевич Кленов, служил в конце войны на Западной Украине и тоже в ведомстве госбезопасности, только не офицером, а солдатом – возил на машине начальника районного управления НКВД. Дядя Ваня очень гордился своей «секретной» службой и полученной медалью «За боевые заслуги», не забывая, когда выпьет, а абсолютно трезвым он бывал редко, похвастаться, что он тоже – настоящий чекист и с бандеровцами имеет свои счеты, ибо их, гадов, из схронов выковыривал и к ногтю прижимал.
Как-то, будучи уже изрядно под турахом, дядя Ваня подсел к Сазонову на завалинку и выдал такое, от чего у генерала Казимира, будь он свидетелем их разговора, последние волосы на голове встали бы дыбом:
– Мишка, ты же там в Москве, около Кремля крутишься… Со служебным наганом, поди, за пазухой ходишь… Так вот, ежели бы ты из револьвера долбанул этого Мишку-«меченого», весь народ тебе бы в ножки поклонился…
– Дядь Вань, что ты такое говоришь? – профессионально озираясь, попытался урезонить фронтовика Сазонов. – Забыл, что ли, где я служу? Ты же сам чекистом был – понимать должен, что мне по долгу службы тебя арестовать надо за такие антигосударственные речи…
– А заарестуй! – взъерепенился вдруг дядя Ваня. – Может быть, в тюрьме хоть кормить будут по-человечьи… И слышь-ка, Мишка, пока меня не заарестовал, сделай еще одно доброе дело: Борьку Эльцына заодно с Горбатым к стенке поставь! Он хоть водку и пьет вроде бы по-нашему, крепко – даже вон, окосев, с моста в речку жахнулся, но чую – толку от него простым людям не будет никакого… Вот попомнишь мое слово, Мишка, энтот Эльцын – всех продаст!
