Весь день новоприбывшая проводит с сестрой-наставницей: та дотошно твердит ей безразмерный список правил, велит читать книги из их скудной библиотеки, цитирует Библию и крайне настырно препятствует общению с другими (в основном с Йонасом), ссылаясь на острую необходимость погружения несведущей в священные писания.
Серость за окном сменяется мраком, с коим настает время добровольно-принудительного приготовления ужина. Ввиду адвента, мяса, ожидаемо, не предусмотрено, поэтому обе девушки варят в огромном закоптившемся чане похлебку с картофельными клецками. Герти ободряет внезапное появление Йонаса, вызвавшегося помочь, но Тересия прогоняет его, не давая обменяться и парой слов, а остаток готовки смотрит на постороннюю наисквернейше, будто уличила ту в чем-то постыдном.
С ужином ситуация не становится лучше. Только хуже. При молитве Герти сильно выбивается и ловит на себе косые взгляды. Сейчас, когда все собрались за одним столом, сестра Тересия со всей своей строгостью выглядит вполне даже дружелюбно. Чего не скажешь о пасторе. И чего уж точно не скажешь о старом священнике по правую руку от него. В тусклом свете ламп глазницы старика напоминают две свежевырытые ямы с черными глянцыми гробиками. Глядит, не говоря ни слова, точно на нее. Только к концу он подает голос, бубня какую-то несуразицу, никак, вызывает дьявола из преисподней:
– Venit dies, quando lancea in domum columba intulit…4
Еремиас и Лука невпечатленно переглядываются друг с другом и предпринимают попытки угомонить его, однако горячность мужчины в летах только крепчает.
– Venit dies, quando lancea in domum columba intulit! – повторяет он уже неистово. – Lancea in domum! LANCEA IN DOMUM!
Заканчивается все тем, что пастор велит сестре Тересии увести постороннюю. Не очень гостеприимно, но не сказать, чтобы Герти обижена. Она и сама не горит желанием сидеть за столом с жутким маразматиком.
Трухлявая дверь со скрипом несмазанных петель отворяется, пропуская в келью рыжее пламя керосиновой лампы.
– Помолимся на сон грядущий. Сегодня я прослежу за тобой, но впредь ты будешь делать это одна.
Помимо тумбы и кровати в келье еще находится почерневший от времени деревянный крест. Он сиротливо прячется за дверью, в уголке. Сбросив туфли, Тересия босиком подходит к нему и небрежно смахивает пыль грязным куском ткани. Затем опускается на колени и, сцепив руки в замке, возносит их к нему. От холода голые ноги девушки синевато-сиреневы. Герти передергивает от их вида, но она спешит присоединиться, чтобы вновь не сыскать недовольства.
– Благодарю Тебя, Господи, за этот прожитый день, великодушно подаренный Тобою. – После продолжительной паузы сестра вдруг рявкает совсем иначе: – Повторяй!
Подобные ритуалы в семье Шмитц не проводились. Герти теряется и в очередной раз путается.
– Благодарю тебя, господи, за день… за подаренный день тобою.
Сестра вряд ли остается довольной, но продолжает:
– Огради меня, Господи, силою честного и животворящего креста Твоего… – Герти старается поспевать за ней слово в слово, иначе опасается не запомнить. – И сохрани меня в эту ночь от всякого зла. В руки Твои предаю дух мой. Ты же благослови меня, и помилуй, и жизнь вечную даруй мне. Аминь. Иисус, Мария, святой Иосиф, вам поручаю мое сердце, мою душу и мое тело. Аминь.
Молитва оканчивается, но с колен они не поднимаются. Герти подглядывает: Тересия стоит с опущенными веками в глубоком сосредоточении. Так проходит минута. Другая. Коленные чашечки уже ноют от шершавого дощатого пола.
