– Да, я понимаю, – бездумно отвечает Герти. – Ради веры я готова.
Подбородок единственного доверенного в этой комнате лица в удивлении опускается. Йонас определенно не представлял, к чему приведет его ложь.
– В таком случае, вы оба можете рассчитывать на укрытие в стенах храма. У нас есть свободные кельи. Герти, зайдите к сестре Тересии, она посвятит вас в правила нашей церкви и даст приличную одежду заместо этого. – Он обводит ее пальцем и с пренебрежением корчится. – Являться в этом в храм Божий – не что иное, как осквернение.
Девушка непонимающе оглядывает себя, чтобы убедиться в том, что она не потеряла ничего из своего гардероба: джинсы, лонгслив, футболка под ним, еще и дубленка сверху – нет, все типично. Да, местами дыры и кровь, но им же известно об аварии.
– Но в Мюнхене все так ходят…
– А вы желаете уподобляться большинству? – аж со смакованием спрашивает пастор. – Судный день уже грянул, а вознесения удостоится далеко не большинство.
Улыбается он пренеприятнейше, приподнимая одни лишь уголки губ.
По пути в крыло келий Йонас полушепотом, но сильно раздосадовано вопрошает:
– Зачем ты согласилась вступить в паству? Ты хоть понимаешь, на что подписалась?
– Все мы в одном шаре, Йонас. И лучше уж я буду с теми, до кого когти Крампуса дотянутся в последнюю очередь.
На усталую ребристую кожу отбрасывает свет керосиновая лампа. В келье даже сутра меркло, но тем ярче ненависть в глазах напротив. Из-под натиска этих черных очей хочется убежать, спрятаться за ладонями, да хотя бы немедля отвести взгляд.
Моток одежды врезается в живот.
– Надень это.
– Спасибо, сестра Тер…
– Говори не больше, чем с тебя спрашивают. Дают – молча берешь и кланяешься.
Эта враждебно настроенная девушка немногим старше Герти, но выглядит она вымученно: лицо опухло до самой горловины платья, грязно-золотые волосы чуть выглядывают из-под черно-белого платка. Понятно, почему времени на любезности у нее не остается.
Нерадивая ученица скорее кивает, чем кланяется.
– Переодевайся. Сейчас же.
Герти топчется, ведь своего тяжелого взора наблюдательница так и не сводит. Смирившись с тем, что этого не произойдет, начинает с верхней одежды. В комнате кроме иссохшей тумбы и запылившейся кровати больше ничего, поэтому дубленка летит на последнюю. С первого взгляда было понятно, что келья давно не видала гостей (и не только по непроведенному внутрь электричеству): пыль осела бархатным слоем на неровных стенах, забилась в глубокие трещины, в углах засохли паутины, оконная рама свистит. От декабрьского сквозняка бросает в дрожь, когда подступает пора снимать лонгслив, которую совсем не облегчает безмолвно поторапливающая зрительница.
Серым мотком оказывается бесформенное шерстяное платье. Герти успела заметить, что из этой жесткой шерсти связано не только одеяние Тересии, но и членов паствы. Не самый приятный материал – кожа под ним зудит.
– А снизу?
– Этого будет достаточно, – она указывает на старые неприглядные кожаные туфли (вернее сказать, тапки) у кровати.
– Но у меня только носки…
Герти опускает взгляд на шерстяные носки с орнаментом, в неопределенный момент времени оказавшиеся на ее ногах. Помнится, она надевала самые обычные, белые.
– Никаких носков, – отрезает Тересия, – снимай.
Промерзлый храм явно не годится для прогулок практически босиком (подошва туфель довольно тонкая), однако Герти не спорит. По крайней мере, плотное платье защищает от холода от запястий до колен.
