Слишком долгая пауза едва не провоцирует Герти на ответ, но собеседник возвращается:
– Как бы то ни было, несправедливо было нападать на тебя. Еще и после аварии.
– Все в порядке, я понимаю. Пожалуй… Ладно, моя очередь… Меня зовут Герти Шмитц, и я хотела… вернуться в родную гавань, а в итоге попала в аварию. – Она в самоиронии вскинула руками. – В этом вся я.
Чуть ободрившийся собеседник усмехается.
– Куда именно? Ленгрис? – Герти подтверждает мычанием. – Немного не доехала. Сколько тебе? У меня хорошая память на голоса и имена, но тебя в школе не помню.
– Двадцать шесть, но я в нее и не ходила. Мы уехали как раз, когда мне исполнилось шесть.
– Сверстники. Школа у нас довольно неплохая, так что ты многое упустила, – в шутку говорит он.
– Правда? Расскажешь?
На удивление за чаем разговор пролетел незаметно. Невольно повстречавшиеся обсудили и шебутную жизнь в Мюнхене, и горячо любимую Герти машину, желтая груда от которой сейчас покоится где-то в снежном лесу. Отсутствующий взгляд собеседника нисколько ее не смущал, напротив, не приносил дискомфорта, как бывает обычно при общении с малознакомыми людьми. Однако фактами о себе Йонас делиться не спешил и на все вопросы о прошлом отвечал односложно.
– Твои друзья в Бога не верили? – праздно любопытствует Герти, когда замечает бледные квадратные и крестообразные следы на старых деревянных стенах.
Он определенно не понимает вопроса. Герти только тогда вспоминает, что ее кивок на стены не может быть учтен.
– Крест сняли. И предположу, там были иконы.
– Нет, – смешком вырывается из него. – Они, пожалуй, набожными не были, но в Бога верили. Это я снял.
Герти заинтригована.
– Зачем?
– «Не сотвори себе кумира», – цитирует он заповедь.
– А-а, так ты протестант, значит, – быстро догадывается она, но тот неопределенно мычит. Из сомневающихся. – Ты же их все равно не видел, разве так уж принципиально было снимать?
– Больная тема, – вздыхает Йонас. – Члены моей семьи – потомственные священники. Католики.
Герти удивляется, ведь обычно католические священники дают обет безбрачия, но вдаваться в тонкости не осмеливается.
– Я нахожу их взгляды довольно… устаревшими. Ленгрис последние годы пользуется невиданной популярностью у туристов, здесь много приезжих, но Преподобные не считают своим долгом пускать их даже покаяться. Они верят в праведность лишь исконных жителей этих земель, а прочих не воспринимают. Это абсурд! Запрещать людям взывать к милости Господней – разве это по-христиански? Я уже молчу об иерархии и жажде почета. Ни одна месса не начинается без упоминания, что наш род берет начало от Виттельсбахов1, и не заканчивается без поцелуя руки пастора Еремиаса!
– От Виттельсбахов?! – выпадает Герти.
– Да-да, тех самых. Поэтому для Фаульбаумов сделано исключение на безбрачие. И, думаю, наша семья является хорошим примером, почему исключения не должны быть допустимы. Так что сейчас я уже и не знаю в кого верю, католик я или протестант, да и есть ли вообще во всем этом смысл.
– На мой взгляд, что те, что другие жертвы властей, – не подумав, брякает Герти. На другой стороне стола брови в непринятии сдвигаются. Отступать уже поздно, поэтому она пытается объяснить свою позицию: – Верой в высшее легко заставить человека делать то, что тебе угодно. Постись и не чревоугодничай, потому что мы не хотим расхлебывать проблемы с голодом. Не прелюбодействуй, чтобы не распространять по стране всякую заразу. Не убий, но, если вера того потребует, то все же убей, как было во время Религиозных войн. И мое самое любимое: – заостряет она внимание тоном и выставленными указательными пальцами, – «Не верь в иных богов». – И ударяет ладонями по столешнице. – Даже капли свободомыслия не допускается.
