Вихрь противоречивых чувств срывает с места. Толстые шерстяные носки – ничто против холодных половиц. Замерзла не она одна: Йонас взялся разжигать костер.
– Не расскажешь, что произошло? Ты кричала и билась в припадке. На мои попытки разбудить не просыпалась.
– Это все не по-настоящему, – бубнит она себе под нос, – это мое наказание… Мой лабиринт с минотавром…
– Что? – Бросив разведение огня, он устремляет на собеседницу поблескивающие словно льдинки глаза. – Что ты имеешь ввиду? Причем здесь Кносский лабиринт?
Окружение перед Герти расплывается во время откровения.
– Я не всю правду тебе рассказала. Я не просто хотела посетить Ленгрис. Я хотела… здесь разбиться.
Тишина после ключевого, переворачивающего все слова затягивается.
– Разбиться?
– На машине. Думала доехать до серпантина и гнать, что есть мочи, пока Шмель не впишется в поворот и… Без шансов на выживание.
– Но, почему?..
Вопрос заставляет вернуться во вне и перевести взгляд на собеседника.
– Скука. Бессмысленность. Жестокость. Почему нет? «Почему нет?» – спрашивала я каждого пойманного прохожего. В этом мире столько боли и зла. Как получается у них жить с этим? Откуда в них силы вставать по утрам? Как они не устали? Как хватает им духу жить так дни, годы, десятилетия? Или вы и вовсе ничего не чувствуете? Ответь мне, прошу, я чувствую себя в бесплотной пустоте, где нет никого, потому что я не слышу ответа на свой вопрос.
Он совершенно точно не знает, что ответить. Шмыгнув носом, Герти на ожидаемое молчание кивает, но вдруг Йонас отвечает:
– Забвение.
– Забвение?
– Если не слушать новости по радио, избегать сближения с людьми, не жалеть себя и отгонять всякие мысли о прошлом. Жить одним днем, выполнять рутинные дела по наитию и не задумываться. С годами к этому привыкаешь, – такое предлагает он.
Рваными рукавами лонгслива Герти вытирает стоящие в глазах слезы и с нервным смешком вопрошает:
– Что же в таком случае от меня останется? Болванчик? Шпиц?
– Зато сможешь находить счастье в мелочах, – в отличии от нее, говорит Йонас тихо и спокойно.
– Каких мелочах? – с искренней растерянностью вырывается от нее вопрос. – Кренделе с утра? Кормежке уток? Комедийном шоу ровно в семь? Этого недостаточно. Прикажешь бороться со вселенской печалью кренделем? А вселенское счастье… Разве оно возможно?
– Разумеется, возможно, – с непоколебимой уверенностью в голосе заверяет тот. – В близких, в друзьях, в семье. Вспомни самое лучше, что у тебя было, и ты почувствуешь эту теплоту.
Но Герти лишь беззвучно мотает головой. Что еще можно было ожидать от религиозного человека? Что блаженный поймет ту безразмерную дыру в ее груди?
– Это неважно. По моему следу уже идет минотавр.
– Что ты имеешь в виду?
– Ждал меня тогда на дороге, весь в крови. Потому и тебя испугалась, была на нервах. И сейчас вот, стоял надо мной с раскрытой пастью… Поглотить хочет… – всхлипывает она. – И правильно. Я заслужила.
– Подожди… – вдруг прерывает Йонас. – Насколько высокий? Ты уверена, что это не лось?
– У лосей нет клыков и когтей. Я уж всяко думала: и о лосе, и о медведе с тушей оленя. Но сейчас знаю наверняка: это был минотавр.
Йонас бледнеет сильнее и во мраке вновь приобретает сходство с призраком. Развернувшись к так и не зажженному камину, в суете приговаривает:
– Нет, нет, нет…
В топку мигом залетает трут, тут же мнущиеся старые газеты. Но в тонких трясущихся руках Йонаса огниво бесполезно.
