– Не Фрауэнкирхе, конечно, но… вау… – Уже на выходе из машины строение вызывает у Герти восхищение.
– Только, пожалуйста, не упоминай Фрауэнкирхе, иначе от их рассказов об истории собора мы неминуемо уснем.
Створки арочных дверей плотно закрыты. Оно и неудивительно – мороз стоит лютый. Время до мессы еще остается, поэтому они без стеснения отворяют тяжелые двери. Неплотные клубы, порожденные встречей не сильно различающихся между собой температур, оседают, и перед нежданными посетителями возникают десятки стеклянных глаз. Пустые, бледные, не выражающие ничего, кроме враждебности к чужакам. Прихожане глядят с полированных скамей точно на них, не произнося ни звука. Запоздало оборачивается и священник, неохотно прервавший свой просмотр скульптуры Христа.
Красочное, пугающее своей достоверностью изображение распятия над алтарем и вправду приковывает к себе взгляд. Из прибитых ладоней сочится точно свежая кровь. Еще реалистичнее выглядят ссадины, глубокие раны и дорожки стекшей каплями крови на изнеможенном теле мессии. Оттого и муки на лице Иисуса ощущаются самыми, что ни на есть, истинными.
Тишина звенит в ушах колокольчиками. То, что так лишь в ее голове, Герти понимает, когда обнаруживает около Йонаса двух священников в черных одеждах.
– Только посмотрите, затворник пожаловал в отчий дом… – говорит более дружелюбный из них.
Он улыбается, но эта улыбка к себе не располагает, даже несмотря на правильные черты лица. Родство с Йонасом в нем прослеживается, но он темнее и волосом, и глазом. Второй священник выглядит не менее отталкивающим.
– Какова цель твоего визита, блудный брат? – шипит он и переводит практически черные точки глаз на Герти. На слух кажется молодым, но взгляд как у старика. – Еще и в обществе безбожницы.
«Вообще-то, я крещеная и в церковь ходила…» – уж не стала встревать она. Похоже, скверные нравы местного духовенства Йонас нисколько не преувеличивал.
– Еремиас, выслушай, происходит дьявольщина. Герти….
– Ты отрекся от церкви, от нашего дела, от святости рода! – в сердцах перебивает тот, не стесняясь прихожан. – У нас начинается месса. Брат Отто, брат Тобиас, прошу, выпроводите отрекшегося и очередную приезжую.
На его кивок мигом реагируют двое прихожан и встают со скамей. Под звон колоколов, знаменующих начало литургии, крепкие мужчины довольно настойчиво принимаются выгонять из Храма Божьего неугодных пастве.
– Эй! Не трогайте меня!.. Еремиас, послушай!.. Пастор Еремиас, община в опасности!..
Возгласы Йонаса теряются в глубоких звуках органа. Паства вслед за пастором, с величавой осанкой следующим к аналою, разворачивается и встает. Один лишь темноглавый священник, чье имя Герти так и не узнала, внимательно следит за их изгнанием, пока не исчезает за створками вместе с музыкой органа.
– Герры Фишеры, сообщите всем, что Ленгрис в опасности! Крампус на свободе! – твердит Йонас двум вышибалам. Холод мгновенно подчеркнул их необычные лица румянцем. Однако что именно в них необычного, Герти не успевает распознать, потому что шокирована другим: у одного из них нет глаза: на правой половине лица кожа без зазоров с морщинистого лба переходит в обвисшую щеку.
– Крампус? – с хохотком переспрашивает другой. Они оба не верят, но Йонас, конечно, этого увидеть не может, поэтому со всей серьезностью сего происшествия продолжает:
– Да, Маринэ Кляйн мертва, а Герти… все видела.
