Внутри оказалось кольцо, а Дарья, не теряя и секунды на раздумье, ответила согласием.
Когда мы с Владиленом покидали стадион, последнее, что я запомнил, – это Николая Сорокина, одиноко бродившего с костылем по полю. В тот чудесный день он сдержал своё слово перед коллективом и помог ему удержаться на позициях в студенческом чемпионате.
Больше он никогда не играл в футбол.
3.
На следующее утро я проснулся раньше обычного, где-то в шестом часу. Выработанный в армии распорядок дня давал о себе знать, и, отдохнув пару дней, мой организм, который за два года успел привыкнуть к этому режиму, пока не собирался возвращаться к гражданскому распорядку.
Владилен еще спал, и, не став его тревожить, я сел за наш письменный стол, чтобы немного изучить то, чем он занимался. Помимо чернового варианта курсовой работы на следующий год, он вел конспекты по «Философские тетради» и «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина, «Анти-Дюринг» Энгельса, а также «Анархизм или социализм» Сталина. Все четыре работы находились в отдельных тетрадях, а сами книжки, из которых был взят материал, как и говорила библиотекарша, оказались исчерканы между строк.
Конечно, с одной стороны, это нехорошо, но зато следующему читателю станет проще, потому как я, к примеру, усмотрел наиболее важные места в ленинских тетрадях, углубившись в контекст. И так бы я и сидел дальше, если бы Владилен не позвал меня со спины.
– Ты заинтересовался конспектами?! Вот уж действительно доброе утро, Ярик!
– Доброе! Весьма занимательное чтиво, и ты всё это законспектировал ради этой работы? – поинтересовался я, указав на раскрытую тетрадь с записями парня.
– Так и есть, она называется «Об абстрактном и конкретном в мышлении человека», я уже работаю с ней пару месяцев, но приготовил лишь первые главы и составил общий конспект написания, – ответил Сухарев, поднявшись с кровати.
– Это какие-то способы мыслить? – произнёс я.
– Не совсем, – продолжил Владилен, приступив к гимнастике, – это философские категории, которые отражают формы мышления.
– Можешь показать на примере?
– Само собой… – задумался товарищ, – вот, скажем война, тебе как солдату эта тема ближе. Ярослав, что есть война в твоем представлении?
– Война… – задумался я, отложив тетрадь, – как-то даже странно слышать этот вопрос… Думаю, правильный ответ – конфликт между двумя странами или сторонами за свои интересы, верно?
– Сейчас ты дал абстрактную категорию, Ярослав, – начал товарищ, приступив к следующему упражнению, – она заключается в том, что ты произнёс определение, выявив отдельный признак, сведя всякий конфликт к одному, а не рассмотрев какую-либо реальную войну с разных сторон. А они по своему характеру различны. Вот, скажем, агрессия между парой буржуазных стран, неважно, с открытой ли они фашистской диктатурой или остатками буржуазного демократизма, – произнёс Сухарев, сев на передышку между подходами, – абстрактное мышление говорит нам, что некий народ, допустим, немцы и французы, сражаются за свои интересы, так скажем, народные. Но в действительности эти войны ведутся за конкретные цели, связанные с захватом капиталов и земель, а также освоением новых рынков сбыта, потому что такое понятие, как «народ», неоднородно и, в свою очередь, делится на классы, буржуазию и пролетариат, а значит, и война, как продолжение экономики, принадлежит одному из этих классов. И если в государстве наличествует диктатура буржуазии и капитала, то война принимает империалистический, а значит, реакционный, захватнический характер, служащий интересам частных лиц, и, напротив, если государство принадлежит союзу рабочих и революционного крестьянства, которые под руководством коммунистической партии установили диктатуру пролетариата как наиболее развитую форму демократии, то и война становится освободительной и народной, потому как отстаивает интересы трудящегося большинства. Теперь стало ясно? – окончил он с отдышкой в голосе, и с улыбкой поглядев на меня.
