– Наши, – обрадовался Тимофей, встал, отряхивая крошки еды с шинели. – Пошли скорее, а то проедут мимо.
– Откуда ты знаешь, что наши, – засомневался Ефим.
– А кому же тут ещё быть, ведь мы в нашем тылу.
– Бережёного Бог бережёт, – отозвался Ефим. – Подождём немножко.
– Ну, ладно, – согласился Четвериков, снова лёг на пожухлую траву, достал сигарету, закурил.
Звуки моторов всё ближе. Шереметьев, стоя на коленях, прислушивался: нет, это не наши, не советские моторы. У них и звук выхлопа другой, и скорость вращения валов. Он быстро лёг рядом, выхватил из рук Тимофея сигарету и бросил её в воду.
– Ты чего, – начал возмущаться товарищ.
– Тише ты, чего орёшь. Не наши это – немцы. Если табак унюхают…
– Да ты што! Откуда они здесь?
– А ты Гитлера спроси. Заткнись!
Вот из-за кромки леса вырулил один мотоцикл, за ним второй, третий. По обмундированию, по каскам, по оружию в коляске сразу стало понятно – фашисты.
– Ё-ма! – шёпотом выругался по своему Тимофей, отчего к нему и прилепилась во взводе кличка Ёма. – И точно немцы. Вот мы попали, гадство! Чего делать будем?
– Чай с ними пить! – зло, с шипением, отозвался Ефим. – Подождём, когда проедут.
Не тут-то было: фашисты словно что-то почуяли, остановились, стали оглядываться, о чём-то совещаться.
– Видать, разведка, – не вытерпел Ёма. – Где же наши-то? Они, эти, – он кивнул в сторону мотоциклистов, – как в собственном доме разгуливают. Может, стрельнем, а? Пуганём их? Они и уедут. А мы этим временем до деревни проскочим.
– Ага, пуганёшь ты своей пукалкой. У них автоматы. Нашпигуют тебя свинцом, как колбасу шпиком, и дальше поедут. Подождём, может, наши появятся, тогда и подмогнём.
Вот мотоциклисты расселись по местам и поехали по дороге – как раз в ту сторону, где всего несколько часов тому назад стоял их дивизион.
– Уехали, – облегчённо вздохнул Четвериков. – Ну, что, Ефимка, пойдём, авось, проскочим.
– Давай, – согласился Шереметьев. – Не век же тут сидеть.
Кустами, вдоль болота, они прошли с полкилометра, когда снова услышали звук моторов и стрельбу. Редко татакали немецкие автоматы, им отвечали одиночные, звонкие винтовочные выстрелы. Залегли. Сквозь проредь кустарника увидели, как бегут четверо наших бойцов, отстреливаясь от автоматчиков.
– Ссуки! – прошипел Шереметьев и передёрнул затвор.
Выстрелил в автоматчика, промахнулся – не так-то легко попасть в двигающуюся мишень. Услышал, как Ёма тоже выстрелил. Один из автоматчиков упал.
– Попал, кажись, – равнодушно прокомментировал Тимофей.
Они видели, как трое бойцов полегли под автоматными очередями, а третий нёсся прямо на них. Зататакал пулемёт – ветки над их головой срезало, словно бритвой. Свинцовые птички чирикали посмертную песенку. Рядом с ними плюхнулся сержант, посмотрел на них, сквозь хриплое дыхание выхаркнул:
– Спасибо, братцы, подмогли. Я сразу понял – свои.
– Да чего уж, – отозвался Ефим. – Уж дело наше такое. Что делать-то будем.
– В болота, в болота уходить надо, – ответил сержант. – Не отобьёмся. У меня всего одна обойма осталась. До ночи отсидимся, а там как Бог даст.
Под пение свинцовых соловьёв они уходили по болоту всё дальше и дальше от берега, прячась в камышах и редких, заросших мелкодеревьем, островках. Захолоделая вода доставала до самых кишок. Дрожащие от озноба, они, наконец, выбрались на островок, легли на сухую траву. Переобулись, выжав мокрые портянки. У сержанта из правого локтя сочилась кровь. Тимофей спросил:
