Он подошел к поэту, держа шаль в руках.
– Обозрите, Александр Сергеевич!
– Не намерен ни в чем оспаривать ваши суждения, господин Шишкин, но прошу еще раз – поспешите с осмотром. Я неотложно занят.
– Да у кого их нет, дел-то этих! – согласился господин Шишкин. – Вот и я сегодня к вам в пятый дом еду. Иные чудаки зовут-зовут, а залоги предлагают самые нестоящие. Можно сказать, одни сувениры былого величия, траченные молью. Тлен и прах, грех и слезы…
С глубоким вздохом господин Шишкин отложил шаль и перешел к осмотру столового серебра.
– Послужу вам со всем усердием, Александр Сергеевич, хотя потом, может быть, буду сам себя клясть… – Он еще раз оглядел вещи, прикидывая в уме. – Пять тысяч на ассигнации прикажете вручить?
– По предложенной вами сумме, господин Шишкин, вижу, что сделка наша не состоится.
– Да вы сами, сами, Александр Сергеевич, прикиньте… Кто я, как не расточитель? Но коли слетело с языка, не отступлюсь. Пять тысяч – и пусть судит меня господь бог в моем добросердечии!
– Увольте меня от всякого торга, – остановил его поэт. – Назовите либо действительную сумму, сообразную с ценностью залога, либо…
– Александр Сергеевич! Да с кем же вам сладить, коли не со мною? Не в первый раз вам служу и, даст бог, не в последний. На какой именно срок желаете кредитоваться?
Торг продолжался. Пушкин спешил закончить дело как можно скорее. Господин Шишкин накидывал не торопясь и снова рылся в вещах. Когда он надавал семь тысяч, то, словно испугавшись, опять взялся за шаль. Раскинул ее на руках, подошел к окну и стал рассматривать на свет.
А шаль еще хранила запах любимых духов Натальи Николаевны. Больше Пушкин выдержать не мог… Сделка состоялась.
– Только для вас, Александр Сергеевич, – великодушно объявил ростовщик. – При всей своей необразованности понимаю, что служу в некотором роде славе отечества. Позвольте приступить к описи.
Шишкин расположился за письменным столом поэта. Александр Сергеевич отошел к окну и стоял там, скрестив руки. Словно забыл о присутствии чужого человека.
– Осмелюсь затруднить в последний раз, – ростовщик, окончив опись, посыпал чернила песком. – Сверьте и распишитесь, Александр Сергеевич. Деньги, по доставлении ко мне залога, вручу посланному или, – господин Шишкин встал и низко поклонился, – буду на всю жизнь счастлив, если удостоите личным посещением… Желаю быть в совершенном здравии и полном благополучии!
Оставшись один, Александр Сергеевич вытер влажный лоб. Пытка, слава богу, кончилась. А кроме как у ростовщиков не у кого больше занимать. И всего семь тысяч!..
Прикинул неотложные платежи – капля в море! Одной казне должен больше сорока тысяч. Жалованье целиком удерживается в погашение ссуды. От литературных трудов не поступает ни копейки. Решительно нечем платить частные долги… И на журнал ничего опять не остается. Еще раз проверил журнальный счет. Первые номера печатал по две тысячи четыреста экземпляров. Если уменьшить тираж хотя бы на половину, авось удастся продержаться до лучших времен.
А где они, лучшие времена? Не сам ли во всем виноват? Слишком долго был в плену старых дружеских связей редактор-издатель «Современника». До сих пор не дал должного направления журналу.
Александр Сергеевич долго оставался в размышлении. Потом взял лоскут бумаги и стал набрасывать оповещение для будущего номера «Современника».
«Обстоятельства, – писал Пушкин, – не позволили издателю лично заняться печатанием первых двух нумеров своего журнала; вкрались некоторые ошибки…»
