– Рад был помочь, сэр. Хорошего вечера.
Я вернулся в вестибюль, где Оливия снова растопила мое сердце улыбкой. Не знаю уж, с какой стати такая женщина торчала за стойкой в субботний вечер. Ей бы предварять выступления НХЛ или выступать на подиуме на Виктория-стрит.
– Хорошего вам вечера, сэр.
– Спасибо.
Я вошел в лифт D – узкую черную коробку с гладкими металлическими стенками. Впервые попал в лифт без кнопок – панели управления вовсе не было, и я не понимал, как его запустить. Но двери закрылись сами собой, и лифт тронулся. Над дверью ожил маленький экранчик, который стал отсчитывать этажи: 2-3-5-10-20-30-ПХ1-ПХ2-ПХ3. Тут он замедлил ход, остановился, открыл двери, и передо мной оказалась Мэгги – на фоне заходящего солнца, в черном свитерке с воротом-хомутом и черных брючках, с бокалом белого вина на длинной ножке – на самой вершине мира.
– Папа!
Уж не мираж ли? Я-то думал, попаду в коридор с рядом квартирных дверей и цветочных горшков. А телепортировался прямо в чью-то гостиную, светлую, со стеклянными стенами, за которыми открывался вид на весь город. Это кружило голову, сбивало с толку и… выглядело каким-то поддельным, словно я попал в декорации телешоу.
– А где квартира?
– Это она и есть! – засмеялась Мэгги.
– Ты здесь живешь?
– С февраля. С тех пор, как мы обручились. Эйдан пригласил меня перебраться к нему.
Двери лифта стали закрываться, она придержала их рукой.
– Ну, пап, ты выходишь?
Я нерешительно шагнул вперед – не очень-то верилось, что этот пол меня выдержит. Я с трудом узнавал дочь. В детстве Мэгги была, что называется, «мальчишистой». Носила комбинезоны, спортивные джемперочки и мои фланелевые рубашки, завязывая их узлом на поясе, чтобы не болтались. В старших классах ее качнуло в обратную сторону, к пышным юбкам, цветочным орнаментам и безумным находкам из лавок старья. А теперь она выбрала новый образ – чистая кембриджская Лига плюща[8] – изящество, тонкий шик, изысканность. Мэгги отрастила волосы – до середины спины и такие пышные, будто она вложила в прическу немалые деньги. И глаза горели, как бывало только в детстве. Он походила на диснеевскую принцессу – того гляди, запоет. Или все проще – моя дочка казалась влюбленной по уши.
– Мэгги, ты потрясающе выглядишь!
Она отмахнулась от комплимента:
– Ой да брось!
– Я серьезно. Что ты с собой сделала?
– Это от освещения. Здесь все выглядят супермоделями. Ну дай я тебя обниму.
Дочка обхватила меня за пояс и ткнулась лицом в грудь – я чуть не расплакался от счастья. Было время, когда эта малышка каждый день меня обнимала. В шесть лет она придумала игру в чудище-обнималище: с рычанием подползала по ковру, обхватывала меня за коленки, и оставался единственный способ превратить ее снова в девочку: подхватить на руки, так что руки и ноги болтались в воздухе. Я лет десять не вспоминал этой игры, а тут вдруг всплыло откуда-то.
И горло у меня снова перехватило. Я испугался, что, если попробую заговорить, голос сорвется и я расхнычусь, как большой младенец. Так что я просто высвободился и отдал ей пакет с подарками. Огнетушителям она удивилась, зато цветам явно обрадовалась.
– Какие красивые! Давай поставим их в воду.
Я впервые попал в квартиру из лифта, так что понадобилась минутка, чтобы разобраться, что тут где. «Гостиная» оказалась частью просторного помещения, огибавшего угол здания. Все наружные стены были стеклянные и открывали панораму города. Все внутренние – заняты лицами мужчин и женщин разного возраста, все фоткались в черно-белом и смотрели прямо на зрителя. Никого из них нельзя было принять за супермодель: слишком много на лицах морщин, бородавок, обвисших век, кривых зубов, пролысин и острых подбородков. Другими словами, они смотрелись самыми обычными людьми, из тех, кого встретишь в магазине на углу или в автобусе после работы.
