– Муфли, не сердитесь, что рано вас поднял мой новый прибор. Он называется «громыхало».
Фрим выставил трубу, сверкнувшую на солнце, окинул глазами площадь и увидел Каву, что подошла одной из последних, но тоже пробралась к самым ступеням храма. Его молодая женушка широко улыбалась и глаз не сводила со своего избранника. Фрим засветился ярче, чем сверкало его «громыхало», и продолжил, выпятив грудь:
– В громыхало мы теперь будем оповещать обо всем и собирать собрания. Прошу всех, кому оно занадобится, обращаться. Всякому этот прибор для дела дам.
Фрим повторно поднял свое изобретение. Муфли перестали негодовать и одобрительно закивали.
– Так а сегодня чего всех собрали? – выкрикнул звонкий голос из плотной толпы. Головы муфлей прокрутились в поисках выскочки, но к первому выкрикнувшему добавились новые голоса:
– Да, что ж молчите?
– Шибче молвите, не томите!
Все уставились теперь на Фло Габинс. Мамуша спустилась на несколько ступеней вниз, чтобы быть слышнее. Ей не хотелось брать громыхало, что протягивал Фрим. И она заговорила своим голосом так громко, как могла:
– Фрим всех собрал по делам важным, – неторопливо повела свой рассказ храмовница. – Не спала я всю ночь, добрые муфли.
Фрим в это время тоже спустился и присел на ступень, бережно положив на колени свое изобретение.
– К нам пришли уже муфли из деревни Кривой осины, – вещала Фло Габинс, глядя поверх голов. Всех выше стоял рослый вчерашний муфель. – Из деревни Кузнецов, из деревни Мшистых камней, из деревни Ткачей и Рыбаков. Простите, если кого не упомнила из деревень, много пришлых, могла и позабыть. Но точно помню – трем лишь деревням, кроме нашей, свезло, и их храмовницы выжили. Храмовница деревни Кузнецов здесь ли? – спросила муфлишка и замерла в ожидании ответа.
Из толпы выкрикнули:
– Больна храмовница деревни Кузнецов! Лежит. Выживет ли, не ведаем.
Мамуша склонила голову и сложила лапки.
– Береги ее Хранитель! Прошу подняться ко мне храмовницу Жоли. А муфли из деревни Кривой осины…
– Мы это! – поднял лапу Вака Элькаш, что было и без надобности для такого верзилы. – Мы не одни сюда шли. Норны трекочут, что еще и еще идут со всех сторон Многомирья.
– Всех приветим. Где ж ваша Храмовница? Поправилась?– спросила Фло Габинс.
– Наша храмовница плоха, но жить будет.
– Тогда поднимись к нам ты, Вака Элькаш, – попросила мамуша Фло, и бородатый росляк охотно поднялся и встал рядом с муфлишками.
Мамуша кивнула ему еще раз и вновь обратилась к площади. Лапки ее сжались, шея напряглась. Волосы стягивала темная лента, и вся она, похудевшая и осунувшаяся, была что натянутый канат.
– Можно всем и молчать до поры. Молчать, сбиваться в жилищах и горевать. Но, добрые муфли, не по нам это. Не только наша это беда. Это беда общая.
Площадь загудела громче прежнего.
– Тише, тише, жители и гости деревни Больших пней. Хочу, чтобы ты, храмовница Жоли, и ты, Вака Элькаш, – мамуша Фло положила лапку на грудь, – рассказали, что случилось с вашими деревнями.
Храмовница в очках, в белом платочке, повязанном под крупным подбородком, и в желтой юбке, чем-то схожая с Фло Габинс, заговорила почти шепотом. Ее было не слышно, и Фрим повторял за ней в громыхало слово в слово, до самой последней фразы:
– Храмовница Жоли извиняется. Но пока тяжело ей говорить. Когда на их деревню напал Черный Хобот, достопочтимой муфлишке передавило горло, и голос ее еще слаб. Но она благодарна мамуше Оливе за то, что та приютила их, и каждому в деревне Больших пней за доброту и пропитание.
