Последний вздох памяти - страница 24

Бейли обнаружил, что дневниковые записи за 1994 г., в который вышла «Дилемма Джексона», недвусмысленно тревожны. «Трудно думать и писать, – писала она. – Будь храброй». Два года спустя, незадолго до постановки диагноза, Мердок сделала запись, которая была совершенно зловещей. «Моя дорогая, – писала она, – я исчезну на некоторое время. Надеюсь, с тобой все будет хорошо…» Она перевернула эту страницу и начала с чистого листа: «Моя дорогая, я исчезну на некоторое время. Надеюсь, с тобой все будет хорошо…» На третьей странице были росчерки чернил, которые не складывались во что-то осмысленное.

Из-за болезни язык и рассудок Мердок продолжали разрушаться, и постепенно она оставила попытки писать. Вскоре и из ее речи исчез какой-либо смысл; он остался только для того, кто любил ее дольше и глубже всех. Настал день, и Айрис положила ладонь на колено Котика и сказала: «Састен пуджин дром люблю пуджин? Пуджин састен?» Бейли понадобилась лишь помощь ее ладони, нежно проводящей по его щеке, чтобы распознать в этой бессмыслице грамматику любви.

Как и все дети белых фермеров в 50-х гг., я знала, что в подростковом возрасте меня отправят в частную школу-пансион. Так как я пошла в школу в пять лет, а потом еще и перескочила через один класс, то была на два года младше одноклассников. Таким образом, относительно беззаботная часть детства закончилась через три месяца после моего одиннадцатого дня рождения.

Успех в учебе был культурным требованием для белых детей в ЮАР 50-х гг., потому что демонстрация преимущества нашей расы на Черном континенте была нашим патриотическим долгом. Внимание моих родителей к образованию простиралось далеко за эти пределы: они ценили интеллектуальное развитие как благо само по себе, как главный стержень достойной личности. Несмотря на то что каждый год засуха, непогода или нашествие совки[27] все глубже загоняли отца в долги перед Земельным банком, и несмотря на то что мои братья, сестры и я сама носили домотканую одежду и обноски наших более богатых кузенов, родители успевали обучать нас таблице умножения; отец наставлял нас в арифметике и алгебре, а также – в любой подходящий момент между завтраком и отходом ко сну – в науке об окружающем мире; мы начали учить английский еще до школы благодаря ежевечерним чтениям нашей матери книг из зарубежной рассылки классики для детей: таких известных произведений как «Белый клык», «Робинзон Крузо» и «Остров сокровищ», и неожиданных находок – например, «Приключенческой серии» Энид Блайтон, которая стала ключевым произведением в моей подготовке к школе-пансиону. (Прошли долгие годы, прежде чем я поняла, что в мечтах чернокожих детей на нашей ферме никогда не было этого предвкушения; в течение последних шести лет я свысока взирала со своего места в автобусе на то, как они бежали в школу вдоль дороги – на их ноги, серые от пыли, поднявшейся на узкой обочине.)

Хотя я понимала, что моя школа едва ли будет напоминать частный пансион из романов Блайтон, в январе 1961 г. я с уверенностью отправилась в старшую школу Рюстенбурга. Дорога туда занимала около часа от нашей фермы на машине, и вся семья отправилась меня провожать. Они высадили меня у комплекса зданий, образующих школьное общежитие (то, что американцы назвали бы «dormitory»), где я должна была жить девять месяцев в году.

Моя семья проводила меня в отдельный корпус (временную постройку, которую сегодня снесли бы с особыми мерами предосторожности против асбеста