Через
полчаса, насытившись горячей похлебкой с мягким хлебом и отказавшись от
предложенной кружки крепкого эля. Отдав предпочтение душистому травяному
отвару, чем немало удивила добродушную Марту. Я вернулась в свою каморку, для
надежности подперла скрипучую дверь тяжелым сундуком и опустилась на жесткую
кровать. Сквозь накатывающую дремоту и шорох ночного ветра в стропилах, уловила
приглушенный разговор за тонкой стеной — Брондар негромко беседовал с Корхом:
— Что-то не
так с нашей Мел. Смотрит по-другому, будто чужими глазами, и молчит, словно
воды в рот набрала.
— Бой был
тяжелый, — глухо отозвался Корх. — Всем досталось. Отоспится — оклемается. Не
впервой.
«Если бы все
было так просто», — подумала я, проваливаясь в беспокойный сон, полный обрывков
воспоминаний из двух совершенно разных жизней…
Утром Харди сменил повязки и строго-настрого запретил мне вставать. Седая
борода, заплетенная в две косички, слегка подрагивала, когда он ворчал о том,
что торговец, рассчитавшись с отрядом за службу, ушел со своим караваном вглубь
города, оставив раненных на попечение лекаря, не заплатив тому и мадра.
— Неделю минимум вам всем отлеживаться, — бурчал Харди, осторожно смазывая
мои раны какой-то пахучей мазью. От её резкого травяного духа, напоминающего
смесь полыни и болотных трав, слезились глаза. А зеленоватая субстанция чуть
светилась в полумраке комнаты, оставляя на коже прохладное покалывание. — Вот
только попробуй ослушаться, привяжу тебя к кровати. И не посмотрю, что ты дочь
Базила.
— Вот еще, из-за какой-то царапины, — хмыкнула, стараясь подражать манере
наемницы. Я сделала большой глоток уже остывшего отвара, за глиняной кружкой,
покрытой мелкими трещинками, пытаясь скрыть искривленные от боли губы.
— Мазь тота хороша, Базил отвалил за нее немало золотых монет торговцу с
востока, но даже она не всесильна, — предупредил Харди, завершая процедуру
перевязки.
— Как там... наши? — чуть запнувшись, спросила, не скрывая облегчения и
поспешно пряча оголенный живот под шерстяным одеялом. Этот жест не укрылся от
внимательного взгляда лекаря, и его брови едва заметно сдвинулись в удивлении.
— Никто к эланам за эту ночь не ушел, и то хорошо, — ответил Харди, убирая в
потертую кожаную сумку свой лекарский инвентарь. — Те, кто ходить могут, элем
балуются да девок портят. Гор — дурная голова, на одной ноге прискакал, монеты
прохиндею трактирщику горстями сыплет, вино заморское потребовал подать.
— На неделю хоть вырученных за работу монет хватит? — спросила, внимательно
наблюдая за выверенными движениями лекаря.
— Если Базил не вмешается, за три дня растратят, — усмехнулся Харди, и в его
глазах промелькнуло понимание — такова уж доля наемника. Впрочем, он тоже все
свое жалование оставлял в трактирах и прочих питейных заведениях.
Вся жизнь наемников состояла из опасной работы — сопровождения торговых
караванов и шумного празднования ее завершения, до тех пор, пока монеты не
закончатся. А после снова наем и тяжелая дорога... И сейчас я не была уверена,
что мне хотелось бы так «весело» жить. Что-то внутри меня, противилось такому
бесшабашному существованию…
На пятый день моего затворничества и соблюдения предписаний лекаря я поняла,
что больше не могу находиться в четырех стенах. Тело, привыкшее к постоянному
движению, ныло от безделья, а голова распухла от противоречивых воспоминаний.
Дождавшись, пока Харди и Базил отправятся пополнять запасы лекарских настоек, я
оделась и выскользнула из таверны.
