Сиантоли было приятно. Но, вместе с тем, ему было неудобно командовать воинами, многие из которых приходились ему родственниками или соседями, да к тому же все были старше его и служили дольше. Один из подчинённых, его двоюродный брат, был откровенно обижен несправедливостью, поскольку имел больше походов и заслуг. Но другой, пожилой односельчанин, который уже лет пятнадцать служил императору и государству, поставил всё на свои места:
– Командуй, Сиантоли, если духам так угодно, а мы будем подчиняться. Назначат меня командиром, ты будешь выполнять мои приказы. Какая разница? Главное, чтобы мы вместе хорошо выполняли приказы командира сотни, а он – приказы тысячника. Тогда вся армия будет выполнять приказы императора, и Великая Цзинь будет процветать! Не для того ли служим?
На привалах монголы активно обсуждали новости. Кроме скорого прибытия в родные края они больше всего радовались неудачам нового чжурчжэньского императора23. Было похоже, что молва недалека от правды: государь Юнцзи отказал в военной помощи тангутскому правителю и теперь, с уходом монголов, тангуты начали военные действия против чжурчжэньской армии. Болтали и о восстании «красных курток» в самой Цзинь и якобы тайной монгольской поддержке восставших. Говорили, что из-за этих проблем Цзиньская армия испытывает большие затруднения на южном фронте войны с Южной Сун. Эти новости расценивались монголами как дар Вечно Синего Неба, они откровенно ненавидели чжурчжэней и при случае не упускали возможности об этом напомнить.
Но наибольшую тревогу у Сиантоли вызвало сообщение о том, что Чингисхан оскорбил посла нового Цзиньского императора и якобы «отказался кланяться». Это практически было равнозначно объявлению войны. Означает ли такое поведение хана, что у него действительно достаточно сил для военных действий против могущественной империи, или это попытка показать свою независимость перед неопытным молодым чжурчжэньским императором? Родина Сиантоли переживала трудные времена, а он в это время находился в войсках враждебного государства. Сиантоли мучила совесть. Вместе с тем он надеялся, что друг Дзэвэ не забыл его и при первой возможности попытается выручить.
Однажды на привале сотник Жаргал вызвал командиров чжурчжэньских десятков и приказал принять пополнение – по три чжурчжэня в каждый десяток. Сиантоли отвёл своих в обоз, приказал снять красные тряпки, в которые те были укутаны, переодел, вооружил, снабдил всем необходимым, подобрал каждому лошадей. Двое ходили за ним вслед как телята за коровой, третий, высокий и худой, всё время что-то говорил, пытался возражать и каждые сто шагов спрашивал, когда дадут поесть. Сиантоли терпел, понимая, что люди новые и всё со временем станет на свои места, он сам недавно был почти в таком же положении.
Новеньких представили десятку, накормили и дали выспаться. Худой говорил постоянно, независимо от того, был ли кто-то рядом, бормотал даже во сне. Из его болтовни выяснилось, что все шестеро бежали от цзиньских правительственных войск, которые жестоко разогнали один из отрядов тех самых «краснокафтанников». Так вот почему на них были красные балахоны, это была «форма», знак отличия от прочих и принадлежности к «своим». Скитались они больше недели, кто-то из их группы отстал, кто-то умер от ран. Добравшиеся были искренне рады, что их приняли в монгольскую армию и поставили на довольствие.
