Иногда Дэнни замечал, как странно сплавщик поглядывает на свою левую руку. Особенно когда напьется. Минувшей ночью у него был такой же взгляд, когда он рассматривал гипсовую повязку. Если бы его видела Джейн, она бы усмотрела в этом знак. Сказала бы, что Кетчум до сих пор подумывает оттяпать себе левую руку. (Но почему левую? Это был еще один вопрос, озадачивающий Дэнни Бачагалупо. Кетчум – не левша. Уж если ты себя так ненавидишь, если считаешь, что виновен в гибели жены друга, так почему бы не оттяпать правую, основную свою руку?)
В кухне было тесно: там собралось несколько толстых женщин, худощавый повар и еще более худощавый сын повара. Невозможно было пройти, не сказав: «Посторонись!» – или не похлопав живую преграду по спине. Когда женам рабочих требовалось обойти Дэнни, они зачастую легонько шлепали мальчишку по заду. Случалось, кто-нибудь из теток шлепал по заду и его отца, но только если Джейн не видела. Дэнни заметил, что индианка часто оказывалась между поваром и работницами – особенно в узком проходе между плитой и разделочным столом. Пространство еще более сужалось, когда открывались дверцы духовок. На кухне были и другие тесные местечки, где повар и работницы старались не задеть друг друга локтями, однако проход между плитой и столом считался самым узким.
Джейн отправилась в зал – накрывать на столы. Кетчум вышел наружу – помочиться. Эта неистребимая привычка сохранялась у него еще со времен житья в ваниганах. В те «старые добрые времена» передвижных лагерей Кетчум любил будить лесорубов, направляя струю мочи на металлическую стену ванигана.
– Эй, проснитесь! Ваниган сносит в реку! – кричал он. – Боже, помоги! Он уже уплывает!
Лесорубы просыпались, и на Кетчума обрушивался шквал забористой ругани.
Было у него и другое любимое развлечение. Кетчум брал сплавной багор и молотил им по стенкам спящего ванигана.
– Не открывайте дверь! Тут медведь! – орал сплавщик. – Он у меня на глазах уволок женщину. Боже, что творится!
Кленовый сироп в кастрюле достаточно подогрелся, и теперь Дэнни разливал его по графинчикам. У себя за спиной он слышал шумное дыхание одной из теток.
– Посторонись, красавчик! – хрипло произнесла женщина.
Повар в это время обмакивал банановые хлебцы в яичную глазурь. Подсобница поджаривала французские тостики, а другая, взяв лопатку, перемешивала баранье рагу.
Прежде чем отправиться на свое нескончаемое мочеиспускание, Кетчум подозвал Дэнни:
– Значит, в воскресенье, в девять утра. Напомни отцу.
– Мы обязательно приедем, – пообещал мальчишка.
– Что это за секреты у тебя с Кетчумом? – прошептала в ухо Дэнни Джейн.
Он и не заметил, когда она появилась из зала, и подумал, что опять стоит на дороге у какой-нибудь тетки.
– Мы с отцом обещали Кетчуму, что будем ждать его в воскресенье утром возле плотины Покойницы, – ответил Дэнни.
Джейн встряхнула головой. Ее коса, длиннее конского хвоста, взметнулась над ее могучим задом.
– Значит, Кетчум все-таки втравил его в это дело, – проворчала Джейн.
Козырек бейсбольной шапочки был низко надвинут, и глаз посудомойки Дэнни не видел. А на него, как всегда, скалился придурковатый вождь Уаху.
Незнакомый человек, зайди он в кухню, не заметил бы ничего особенного. Однако Дэнни и индианка привыкли к этой «кухонной хореографии». Движения изо дня в день повторялись. Повар шел, держа поднос с горячими лепешками, и подсобницы проворно убирались с его пути. Одна из них опрокидывала формы с готовыми кексами в большую фарфоровую чашу. Невзирая на солидные габариты женщин (по сравнению с работницами повар и его сын оба выглядели мальчишками), никто никого не толкал.
