– Разве правоверный мусульманин может обидеть гостя, которого ему посылает сам Аллах? – насмешливо спросил гостеприимный хозяин.
«Насквозь видит», – поёжился Ходжа.
– То-то, – произнёс повелитель. – Ты сделаешь следующее: прилюдно оскорбишь меня.
Ходжа открыл рот от изумления.
– Затем принесёшь извинения. Но вся штука в том, что извинения твои должны быть более оскорбительными, чем само оскорбление.
Насреддин остолбенел, пытаясь осознать приказание великого эмира.
– Только запомни – прилюдно, – неожиданно хихикнул повелитель и повторил: – Запомни, твои извинения должны быть более оскорбительными, чем само оскорбление.
Жестом он дал понять, что разговор, больше напоминавший приговор, окончен.
– Слушаю и повинуюсь, Повелитель вселенной. – Ходжа, пятясь, покинул покои.
– Мой дворец в твоём распоряжении, – донеслось вслед.
Несколько дней Насреддин бродил по многочисленным комнатам дворца, бормоча одну и ту же фразу:
– Главное, понять, зачем ему это нужно… зачем ему это нужно… А уж там… всё в руках Аллаха.
Изредка Ходжа попадался на глаза повелителю, но не обращал на него никакого внимания. Окружающие недоумевали, отчего государь не отдаст дерзкого шута палачу. За подобную провинность – не приветствовать Властелина мира, перед которым склонили головы покорённые народы могучих некогда стран, – могли отрубить голову любому.
А повелитель лишь с загадочной улыбкой проходил мимо.
Он-то считал, что таким образом Насреддин пытается оскорбить его. И не собирался поддаваться на уловку, недостойную весельчака. Пусть помучается, пошевелит извилинами.
Но Ходжа и не думал разбираться в хитросплетении размышлений повелителя. Он искал причину загадочного поведения Властелина мира и его окружения. А загадочным было то, что во дворце никто никуда не спешил.
А куда, скажите на милость, можно спешить в таких дорогих нарядах из шёлка, парчи и бархата? А пальцы воинов, привыкшие к рукоятям мечей, копьям, стрелам, нынче унизаны бесчисленными бриллиантами. Разве эти украшения располагают к суетности и торопливости? А сам повелитель? Пусть без побрякушек, пусть в привычном сером холщовом халате, но передвигался-то по многочисленным переходам дворца несвойственной ему неторопливой, шаркающей походкой. И это в то время, когда вот-вот должны были прозвучать боевые трубы, возвещающие о начале нового завоевательного похода.
В прошлые приезды, насколько помнил Насреддин, во дворце жизнь бурлила и кипела. А тут сытое, самодовольное, сонное царство.
И Ходжа понял, в чём причина.
* * *
День, когда в парадном зале дворца великого эмира должны были возвестить о начале похода, наступил. Особой суеты, оживления, как и предполагал Насреддин, не наблюдалось, поэтому он спокойно вошёл в зал и, понимая, что до него никому дела нет, укрылся за троном. Вскоре в зал вошли те, кому было положено. Потом повелитель. Как было заведено, перед ним упали ниц. Отдав дань традиции, кряхтя и отдуваясь, вельможи поднялись.
Появление Ходжи за спиной повелителя не вызвало у присутствующих удивления. Они привыкли к тому, что Насреддин ходит где хочет и делает что хочет. На то воля господина. Ему решать, быть Ходже в столь ответственный момент среди них или не быть.
И тут Ходжа Насреддин…
* * *
– Мне необходимо сделать паузу, уважаемый Исфандияр, – с испугом заявил я. – Не укладывается в голове то, что далее сотворил этот неистощимый выдумщик. Как он решился на подобный поступок? У меня только от одной мысли о случившемся начинают трястись поджилки. Но из песни, как известно, слов не выкинешь. И не я сочинил эту песню, а ты, Исфандияр.
