Последователи разрушения - страница 8

Наблюдателя выкинуло из мертвого тела, и он вновь ощутил тонкой кожей капли дождя.

«Вот каков этот тип на самом деле», – прозвучало в голове.

Цвета, свет и привычные глазу образы исчезли. Наблюдатель понял – призвав дар, джинн скинул оковы смятения и жалости к себе. Дремлющая сила проснулась в неказистом смертном теле. Маг льда победил в тот самый момент, когда обнажил истинное «я», суть своего духа, скрывавшуюся от человеческих взоров. Это было восхитительное зрелище – огромная душа заполнила собой пространство и время, выжигая на щеках слёзы благоговения.

– Теперь я вижу, – произнёс наблюдатель, и джинн повернул голову, сощурился, будто услышал голос, не предназначавшийся для его ушей. – Это первый из тех, кто нам нужен.

«Проведи его на юг… Любой ценой».

***

Танн чихнул и огляделся по сторонам. В тот день к храму Зрелости подходило много народу, но немногие обращали внимание на сопливого попрошайку, ютившегося у входа в святилище с вытянутой рукой. Идея просить милостыню была унизительной. Маг ненавидел себя за то, что сидел с протянутой рукой, но голод был сильнее гордости. Вчера, в канун праздника Красной богини, служительница разрешила ему переночевать в храме и даже накормила, но не забыла предупредить: так не принято. В следующий раз убогому придётся выкручиваться самостоятельно. Вот Танн и выкручивался, но получалось плохо.

Чистую одежду он украл в деревне, через которую прошёл в ночь бегства из Шу-У́на. Крестьянская рубаха кололась грубой шерстью, а нелепая меховая шапка заставляла кожу головы зудеть, как от укусов мошкары. Но всё же это было лучше окровавленного туона. Новая одёжка хотя бы согревала; кроме того, она не бросалась в глаза в отличие от одеяний, что он привык носить.

Голова раскалывалась. Оказавшись в относительной безопасности, Танн ощупал затылок и обнаружил под слипшимися волосами запёкшуюся кровь. Рану следовало бы показать лекарю и зашить, ну или хотя бы обработать, однако джинн боялся оставить лицо в памяти случайных незнакомцев. Лучше немного потерпеть, чем потом бежать от преследователей и в итоге всё равно угодить в лапы ханской дружины.

– Сын.

Танн сфокусировался на лице жрицы, что, уперев руки в бока, нависла над ним. Она была одета в красное, собранные в колоски волосы украшали разноцветные ленты.

– Сегодня же Праздник поминовения, сын.

– Я порчу вид на храм?

Она терпеливо вздохнула.

– Сидеть здесь, уповая на горсть жалких монет, неуместно. В этот день твои голод и нужда не важны. Только одно имеет значение – память о тех, кто покинул этот мир.

– Я скорблю, как и все, мать, – пробормотал он и отвернулся, но женщина не ушла, лишь переступила с ноги на ногу.

– Скорбеть не надо. Надо отпускать, вспомнить добрым словом.

– Вам легко об этом говорить, да? – сказал он тихо, но чётко, будто пережевывая и выплевывая на мостовую каждое слово.

– Да. Ибо, милостью Красной богини, я верю в вечный покой душ.

Служительница осенила его знаком Сильных13, и Танн едва удержался, чтобы не закатить глаза. Перед внутренним взором замелькали воспоминания о смятых простынях, о крови под ногтями, о том, что стало с его семьей. Внутри сжался тугой узел страха и непонимания, и джинн был бессилен избавиться от этого бремени – даже если бы сама Зрелость14 осенила его божественной волей.

– Тебе стоит смиренно просить о том, чтобы богиня наставила тебя на верный путь. Помолись с прихожанами, послушай праздничный кай