Читать онлайн Александр Холин - Последыш

Кто сказал, что осень – пышное природы увяданье? Чепуха. Не увяданье и не кончина – просто иная форма жизни. Как в человеке присутствует тысяча ипостасей, так и в природе не бывает дня без ночи, ясного весеннего солнышка без штормового предупреждения. Ладно бы, ежели только предупреждения, а то обычно сваливается на голову нечто такое, от чего бывает ни вздохнуть, ни охнуть.

Человек, бедненький, никак не может смириться с тем, что он вовсе не царь и не пуп земли, а всего лишь крошечный осколок Природы. Причем, не лучшее её произведение. Царем удобно себя величать для удовлетворенья мелкого утробного тщеславия и для того, чтобы безнаказанно гадить в чужом саду. А что? – кто против царя-батюшки?! Навряд ли найдётся охотник с царём повоевать. Вот только сама Природа иногда на тропу войны выходит. И мстит разбуянившемуся человеку-недорослю неожиданными землетрясениями, бурями, невесть откуда взявшимися тайфунами, смерчами и торнадо начиная со страны Восходящего Солнца и кончая сумеречной Америкой. Словно собака отряхивается Земля после купания, стараясь сбросить с себя множество поселившихся на её шкуре мелких кусачих блох. Что тут делать?

Октябрьские листья нехотя срывались с веток, но, почувствовав волю и сказочное очарование Сокольников, принимались танцевать на невидимых сполохах воздуха, увёртываясь от Шурочкиной ладошки, и только изредка цепляясь за копну её чудных коротких волос, которые разлохматились на улице и стали похожи на пепельно-чёрную щетину дикобраза.

Меж расшалившимися осенними листьями ярко высвечивались солнечные лучики, создавая волшебную световую паутину, окружавшую девочку солнечным шариком своих забот и сочувствий. Собственно, сочувствовать было нечему, потому как юные создания избавлены ангелами от тяжких дум и воспоминаний о грядущей печально-радостной памяти жизни, которая в свою очередь не забывает своих насельников и постоянно дарит им разные случаи, превращающиеся в воспоминания.

Да, вечность состоит, конечно, из света! Шура в этом нисколько не сомневалась. На земле никогда не знали бы, что такое свет, кабы не возникающие везде и всюду мрачные необузданные тени очень часто прикидывающиеся весёлыми, ласковыми, даже нежными. Но такие ли они мрачные, какими видятся на первый взгляд? Ведь и от света может быть испытание жёсткостью, необузданной жестокостью и мучением. Тогда человек под чувством самосохранения может спрятать голову в песок, как страус. Разве не так?

В стародавние, может быть, сказочные времена, люди с малых лет безошибочно различали три состояния обычной жизни. Их тогда знали: явь, навь и правь. В них постоянную войну вели две силы. Высшие ангелы, хотя и были Божьими зеркалами, отражающими Свет Господень, но божествами всё же не были. Потом Потусторонний мир погрузился во вселенскую печаль – битву меж высшими силами за Тщеславие, Гордыню и за Чистоту Разума.

Поверженный Денница был сброшен в бездну вместе с сонмами ангелов, так же поверженных гордыней, и достиг её дна, называвшегося Земной Поверхностью.

Вместе с новым царством он получил и новое имя – Сатана, что на человечьем языке значит – враг Рода. Кроме этого к нему прилипло ненавязчивое прозвище – Обезьяна Бога. И всё потому, что Сатана ничего не мог изобрести, придумать, а тем более сотворить сам, то есть стать настоящим Творцом по своей сообразительности и умению. Только вот украсть у Всевышнего какую-нибудь завалящую мыслишку и выдать её за свою – это считалось наивысшей возможностью заявить о себе. То есть этаким непреходящим кайфом, пригубив которого, отказаться от пакостей было просто невозможно.

Силы, последовавшие за ним, превратились в демонов. Но на поле неутихающей битвы присутствовала также третья сила, не принимавшая участие в сражении за тщеславие или гордыню. Эти ангелы – Адрамелик, Ариэль, Ариок и Рамиэль – за свою нелюбовь к агрессии получили название серых и были отправлены на существование меж небом и землёй.

Всё предметы видимые и невидимые берут своё начало оттого, что существует, а вещам или ангелам несуществующим невозможно стать сущими. Каждый ангел в этом мире совершил, совершает и будет делать то, что ему было предопределено по его силе и свету. Так было определено Всевышним. И на пустой земле родились твари четвероногие, твари ползучие, твари водные, крылатые, зерно плодотворное, сочная трава, ростки цветов. И всё имеет в себе семя возрождения. Всякая видимость и живность сотворена, ибо она напечатана в пространстве, как снимок на листе фотобумаги.

Но невидимость есть всегда, особенно для людей. Любая невидимость существует, не нуждаясь в своём проявлении, веришь ты в неё или нет. Любой невидимый ангел существует, но далеко не каждый делает для людей вещи видимыми или невидимыми. Просто ангелы не спешат к бурному общению с родом человеческим.

Чаще всего у ангела проблема только в том, на что из предложенных вещей или действий обратит внимание человек? Ему всё же решать, какой путь избрать, а от какого отказаться. Вот тут опять две силы вступают в единоборство и перетягивают человеческое сознание каждая на себя. Ведь остались же в этом мире две силы: свет и тень, ночь и день. Это существует по сей день и будет существовать до скончания веков, но от последней битвы их пока уберегает третья сила…

Две стороны одной медали, две ипостаси мирской жизни, два камня преткновения, два враждующих могущества… и третье – буферное, принимающее всё на себя и, по сути, не дающее разрушиться этому миру.

«Два камня преткновения, равно опасных, вечно будут представать перед вами. Один попрал бы священные права каждого человека. Это – злоупотребление властью, возложенной на вас Богом; другой, обрёкший бы вас на погибель, – неблагоразумие… Оба они рождены от одной матери, оба обязаны своим существованием гордыне и тщеславию.

Человеческая слабость вскармливает их; они слепы, ведомые своей матерью. С её помощью два этих монстра заражают своим зловонным дыханием даже сердца Божьих избранников. Горе тому, кто злоупотребляет дарами небес в угоду своим страстям. Рука Всемогущая, подчинившая человеку стихии, надломит его, словно тростинку. Вечность мучений едва ли искупит его злодеяние. И адские духи будут насмехаться над слезами того, чей грозный глас столь часто приводил их в трепет в лоне огненных глубин».[1]

Эти строчки из написанного когда-то в древние времена мистиком, раздвинувшим грани истории, графом Сен-Жерменом врезались в память Шурочки, и сами превратились в камень преткновения. Если везде во всём и всегда видеть только опасность, то стоит ли существовать ради выживания в трудных условиях? Или выжить для того, чтобы подчиниться страстям? Но «рука Всемогущая… надломит…» А Всевышний никогда не наказывает своих сынов, как вещают и стараются это доказать людям древние мудрецы. Или они всё же ошибаются?

Саша стряхнула с головы неизвестно почему запутавшийся в волосах кленовый лист, ведь заблудиться в короткой девичьей причёске довольно трудно, тем более не совсем маленькому, покрасневшему от стыда, опавшему с клёна листочку. Просто отпадшему, видимо, очень понравились чёрные девичьи лохмы с модным милированием, потому как красно-жёлтое на блондинисто-чёрном хорошо смотрится. А выглядеть благородным красавцем даже на склоне жизни никому не помешает. Собственно, почему «склон жизни»? Кто сказал, что – пышное природы увяданье? Ну вот, воображение без конца возвращается к исходным темам – sor lemahela haschar[2] – как любили утверждать древние евреи.

Шура давно знала, что ей не очень-то идет укороченная прическа, однако всегда упрямо постригалась, чуть ли не «под мальчика», наивно полагая, что чем неприглядней она станет выглядеть, тем меньше будут приставать сверстники, у большинства из которых на уме кроме электроники, нотиков, компьютерных игр и победы НТР за душой ничего нет. А о девчонках и говорить не приходится. Буквально все молоденькие укороченными признавали только юбочки, да ещё с заниженными талиями, так что одёжка на модницах едва прикрывала гениталии. И хорошо, если не совсем заниженные. Но так было модно, а против моды не попрёшь. Чего уж тут говорить о причёсках!

И всё-таки с причесоном девчушка устроила бунт среди сверстниц, которые старались носить длинные и очень длинные волосы, возвращаясь к хорошо забытому – «коса до пояса». Что поделать: очередная дань очередной моде.

А Саша решила быть хоть в чём-то непохожей на толпу остальных. Ведь когда человек поддаётся психозу толпы, он сам сразу становится бараном, хоть до конца жизни, пожалуй, будет считать себя личностью. Впрочем, личностью Саша была от рождения, что всегда отражалось в её философских задумках и революционных выпадах против быдловатой толпы, без которой она, в сущности, не могла быть ни личностью, ни человеком, никем.

В чьих глазах личностью стал бы, скажем, Робинзон, не будь у него козы, Пятницы и попугая? Но войны с толпой необходимы как воздух. Именно из-за таких вот афронтов иногда откровенно не нравящихся всем без исключения окружающим, девочку с младенческого возраста считали попросту белой вороной, уроженкой чужой стаи. Но разве она была чужой? Чужой можно назвать какую-нибудь сороку, подкидывающую яйцо в не своё гнездо. Чужим может быть и ягнёнок, прибившийся к стае хищников и читающий волкам лекцию о пользе вегетарианской пищи.

Чужим может быть и человек, готовый ради удовлетворения собственных нужд лишить жизни всех без исключения. Но лишить жизни – одно, ещё хуже – откровенное предательство, когда всаживают нож в спину не за идею или смысл, а ради собственного удовольствия.

Так, преданная жизнью и судьбой, погибла её мама. Тем более что мамочка когда-то была художницей, написавшей знаменитую икону «Богородица, воскрешающая Русь». Говорят, из-за этого и погибла.

Её тоже звали Шурочкой, но мамина судьба осталась тайной за семью печатями, поскольку с бабушкой, то есть со своей мамой, она виделась крайне редко и в свои дела никого не посвящала. Об отце девочки мама-Шура поведала бабушке только после конкретного наезда. И хотя Саша совсем не знала, не помнила маму, всё же врождённое женское любопытство нет-нет, да и поскрёбывало где-то на окраине души: что же случилось с мамой-Шурой? На каком краю Ойкумены живёт Богородица, с которой писался портрет, то есть икона? И почему мамочка была именно Шурой, а не Сашей или Александрой?

Бабушке нравилось это имя: она чуть ли не из роддома забрала внучку к себе на воспитание, потому как считала, что упустила дочку и взялась за собственную реабилитацию, которая состояла в воспитательном процессе и решении внучкиных проблем путём безоговорочного подчинения.

И ещё, Шурочка не помнила мамы, потому что та отмахнулась от дочери не из ненависти, а просто чувствовала, что не может дать девочке хоть часть того света и любви к жизни, на которое способна бабушка. Но та, ругая внучку за какую-нибудь очередную шалость, всегда вставляла шпильку в нравоучения, мол, видно, чья дочка, чьё наследственное клеймо – посылает же Господь в этот мир таких дурёх!

Только Александра назло врагам, то есть бабушке, с гордостью носила то ли царскую печать, то ли рабскую отметину белой вороны. Лучше уж быть такой, чем овцой в блеющем стаде! Во всяком случае, укороченные волосы помогут ей сделаться некрасивой – думала девочка. А чем непригляднее она будет выглядеть, тем меньше станут приставать мальчишки. К сожалению, со сверстниками она никак не могла найти общий язык – то ли девочка была действительно умна не по годам, то ли до сих пор попадались не лучшие особи мужского пола.