Мне легко, Джули, впервые за долгие месяцы мне легко дышать под этим пасмурным небом.
Я была сегодня в парке – там хорошо даже сейчас, но уже пусто, последние листья сегодня падали к моим ногам и с прощальным шорохом под стук дождя по зонту уходили из моей жизни. Даже они оставляют меня.
Джули, Джули! Ты слышишь? Это Жизнь! Жизнь! Ты слышишь ее, Джул? Она везде, я слышу ее, она пульсирует в моем сознании и превращается в меня, увлекая за собой.
Послушай, это Жизнь: плеск, шум, шорох, ветер, осень, желтый, серый… слышишь?
Жизнь тихо течет во мне. Как прекрасен ее голос! Похож на биение сердца:«тук-тук, Со-фи, тук-тук, Со-фи».
Я скоро буду, Джули, я уже в пути.
Твоя маленькая Софи.
Письмо так и не было отправлено Джули, оно лежало в папке, прямо сверху. Я не стал вынимать его, было страшно прикасаться к абсолютно белому листу, исписанному ее мелким, всегда спешащим куда-то почерком. За столько лет он (надо же!) совершенно не изменился, а вот сама Софи, кажется, изменилась до неузнаваемости.
Я сделал глоток из чашки и подошел к окну. Ощущение было такое, словно я окунулся с головой под лед. Захотелось курить, но я давно бросил, впрочем, так ли давно?
Дождь на время прекратился, и я, быстро одевшись, все-таки выскочил на улицу: ужасно хотелось курить.
Небо было тяжелым и словно злым, а лужи – глубокими; голые деревья заставляли вспомнить строки из письма, словно голос из прошлого.
Я стоял у подъезда, вдыхая табачный яд. Надо же, я порядком забыл вкус своих любимых сигарет. Я всегда курю только их, если только не решаю бросить курить. Я смотрел, как клубится мутный дым и растворяется в пасмурном воздухе декабря. Я не мог понять, что изменилось в моей жизни с ее смертью, точнее, с вестью о ее смерти.
Мы не общались уже очень давно. Да что там! Мы не виделись 8 лет, 8 долгих лет…
Хотя я не могу сказать, что мы были большими друзьями, только в старших классах стали по-настоящему общаться. И все-таки я снова курю. Разрыв отношений, едва не дошедших до свадебных колец, не заставил меня спуститься за пачкой, а картонная папка с неотправленным письмом – вот, пожалуйста!
Может быть, просто странно умереть в 25? Просто она первая из нас?
Снова началась эта ужасная морось. Под ногами валялось два окурка, я бросил третий и вдруг понял:
– Сколько же я тут стою?
Я порядком замерз и поднялся к себе. Морок вроде прошел, но у зеркала я вновь замер:
– Почему ты умерла? Софи, умница Софи, что случилось?
Сигареты привычно легли на стол. Пора бы перекусить. Я кинул в микроволновку что-то, что осталось от ужина, и снова уставился на письмо, лежащее в папке.
Джули… Почему она его не отправила? Я знал Джул, конечно, не так, как Софи, но знал.
Джули и Софи – сестры, были сестрами. Джули была старше нас года на 3-4, она уже давно вышла замуж и, кажется, родила ребенка. Девочки всегда были очень близки, и я подумал:
– Какого черта! Уж Джул точно знает, что случилось с ее любимой младшенькой!
Мой завтрак успел остыть во второй раз, когда я откопал в школьных записях их старый телефон, дом, где они жили вместе с родителями: где еще я мог найти номер Джули?
Проглотив свой бутерброд и холодную картошку, я набрал номер.
Трубку взяла мама, не помню ее имени:
– Здравствуйте, простите, вы не подскажете, где я мог бы найти Джули? Телефон, адрес – что-нибудь?
– Вы, верно, не знаете. Она погибла.
– Как? – я словно сорвался в пропасть, – Она тоже?
