– Как она умерла?
– Как спящая красавица – никто не понял. Только сказали: остановка сердца.
– Да, да, я помню, ты говорил, но… Ты хорошо ее знал, ведь так?
Не знаю, я боялся самоубийства, боялся спросить: «А не было ли это самоубийством?». Просто боялся, хотя за этим и приехал, идиот.
– На завтра назначена свадьба. Была назначена.
Я не ответил ничего, просто достал из кармана то письмо.
– Я нашел его в папке, оно лежало сверху.
Читал он спокойно и медленно и, по-моему, несколько раз. Я смотрел и курил, и жутко хотел вырвать белый листок из его рук. А он все читал.
Затем вздохнул, положил письмо на стол (откуда я его тут же забрал) и только сказал:
– Это не самоубийство. Мы тоже так подумали вначале, но нет. Просто она ушла. Софи не поступила бы так. Только не она.
Я ему верил. Не то чтобы его слова были для меня истиной в высшей инстанции, да и он сам был далеко не авторитетен в моих глазах, но я ему верил. Просто мне не нравилось слово «Самоубийство». Просто перед глазами стояли ее улыбка, ее сияющее лицо, это чертово желтое фото! Но что я знаю о ней?! Сам-то я сильно изменился за восемь лет, ох как сильно…
– Расскажи мне о ней, Сергей.
Он усмехнулся:
– Ты не знаешь, о чем просишь. О ней я мог бы говорить всю жизнь!
– Знаешь, мне некуда спешить.
Он начал не сразу:
– Я познакомился с ней три года назад, когда она вернулась домой после учебы. Я встретил ее впервые в парке, где она гуляла с Лилит, – он говорил медленно, погружаясь в прошлое, как в воду, уходя в него с головой, и взгляд его с каждым словом становился все более туманным.
Но все-таки я вырвал его из этого транса, ощущая, что меня почему-то это начинало раздражать, будто он говорил не со мной:
– Кто это – Лилит?
– Что?
– Лилит – кто это?
– А-а, племянница Софи.
– Дочь Джули?
– А, да. Ты знал Джул?
– Да, немного. Но это тоже было уже очень давно. Сколько уже этой девочке?
– Пять. Было в сентябре.
– Ясно.
– Она жила у Софи после смерти Джули и Ника.
– Ник?
– Муж Джули
– Как? Он тоже? Выходит, девочка – сирота?
Сергей замолчал и опустил глаза.
– Они ехали домой, Никита за рулем и…
– Никита – Ник?
– Да, она его так называла, на французский манер.
– Да она всех так называла! – я осекся. – В школе, по крайней мере.
– Знаешь, в этом она не изменилась!
Мы долго говорили о ней, улыбаясь и шутя, словно она была жива, словно сидела сейчас дома и ждала нас там. Мы говорили о ней. О том, как она была прекрасна и как любила осень. Смеялась, кружилась и засыпала под музыку. Как «заболела» фотографией в вузе и делала снимки всего подряд, и все это висело на стенах ее квартиры. И как все-таки выучила французский – она мечтала о нем лет с десяти. Как любила сестру, а племянницу – еще сильнее, как стала ей больше, чем тетей, особенно после смерти Джули, как просыпалась каждое утро с улыбкой, будто самое страшное уже позади, как ненавидела школьные встречи, но ходила зачем-то каждый раз.
– Она тяжело переживала смерть Джули и Ника, неделю после похорон не выходила из дома, ни с кем не говорила и только плакала и молчала, а потом пришла осень, как всегда, первого сентября, я хорошо помню этот день – в этот день она ожила.
Он замолчал и уставился в свой кофе, а я вдруг понял, что пора, что я уже слишком глубоко заглянул в его душу и теперь ему больно, а мне в этом еще надо разобраться. И в себе заодно.
Я сказал что-то вежливое, он так же вежливо ответил. Я встал и ушел. Он остался.
