Непристегнутая, как и всегда, я вырываюсь из своего кресла, чтобы уберечь от удара об отбойник Ники. Я стараюсь прикрыть его своим телом, обхватываю голову руками, чтобы ничто не причинило ему вред.
Мной руководит какой-то первобытный инстинкт защитницы, не представляю, откуда он взялся. Я никогда не была той, кто спасает других вопреки инстинкту самосохранения.
Слышу, как что-то взрывается, и из машины начинает валить дым.
Я стараюсь дышать глубже и не потерять сознание. И вижу перед собой лишь синие, как океан, глаза с серебряными, будто звезды, вкраплениями и чувствую только боль.
Снова.
– Черт! – вырывается откуда-то из глубин, и я слышу свой голос, кажущийся совсем не моим.
Пытаюсь открыть глаза, но они совершенно не подчиняются. Я скорее чувствую яркий свет перед собой. Испытываю боль, как будто внутри все сжато тисками, губы пересохли, и я точно ощущаю всем телом, что уже лежу не в машине. Снова предпринимаю попытку открыть глаза, но они слиплись и едва поддаются моим усилиям.
– Ужасно выглядишь, красотка, – слышу я отдаленно знакомый голос и еще сильнее стараюсь разлепить глаза.
Открывается один, следом второй, но веки такие тяжелые, что не дают мне возможности разглядеть человека, находящегося рядом. Слышу свои стоны, пока снова заставляю себя открыть глаза, и мне кажется, что я даже хватаюсь за то, что подо мной, чтобы держаться, но, возможно, это рисует мне лишь мой больной мозг. Наконец я заставляю свое тело подчиниться и настраиваю глаза, чтобы увидеть того, чей голос показался мне знакомым.
Передо мной вид обычной больничной палаты, я вижу свою ногу в гипсе, привязанную к чему-то, видимо, чтобы я не шевелилась. Какие-то приборы, мигающие и издающие неприятные звуки. Свет слишком яркий, и мне не нравится это ощущение от него. От окна тоже слишком светло, и я морщусь. Вижу на краю своей кровати чьи-то кроссовки. Переведя взгляд, вижу вытянутые ноги и их обладателя, сидящего на кресле возле моей кровати и рассматривающего комикс. Он отбрасывает его на пол, снимает ноги с моей кровати, садится на край кресла, подпирает голову руками и смотрит на меня своими янтарными глазами, будто так и должно быть. Мы молчим, и это почему-то кажется очень нормальным и одновременно странным и неприемлемым. Ямочки на его щеках становятся глубже, пока он рассматривает меня, и я понимаю, что вряд ли мой вид может вызывать что-то кроме жалости, поэтому его улыбка совершенно неуместна.
– Что ты тут делаешь? – заставляю себя сказать, и эти слова, кажется, выжимают из меня последние силы, так что я снова закрываю глаза и вижу перед собой звезды. Серебряные звезды.
– Слышал, ты спасла моего братишку. Решил убедиться, что и сама осталась жива. Он не стоит таких жертв. – Сам встает со стула и пересаживается на край моей койки так, что я могу касаться его своими дрожащими пальцами.
– Я ничего не помню, только яркий свет, и все.
– Может, это и хорошо, и в твою голову больше не придет такая гениальная мысль, как спасать моего младшего брата, наплевав на свое здоровье.
Он разговаривал со мной так, будто мы были знакомы много лет и у него есть какое-то право поучать меня. Если бы я не чувствовала, как болит каждая частичка моего тела, возможно, я бы нашла что сказать, но сейчас могла только смотреть на его красивое лицо и моргать, пытаясь унять сердцебиение, которое выдавало меня с помощью подключенной ко мне аппаратуры. Но, кажется, Сама совершенно не волновали звуки, исходящие от монитора рядом с нами, он смотрел прямо на меня, мне в глаза или, может быть, в душу, но вряд ли он сейчас мог бы ее разглядеть, я давно ее продала.
