Пособие по укрощению маленьких вредин. Агрессия. Упрямство. Озорство - страница 13

Подобный взгляд отчасти присущ и романтизму. «На ладони богов я рос» – так описывает ребёнка немецкий поэт Фридрих Гёльдерлин. У английского поэта Уильяма Вордсворта ребёнок – «отец мужчины».

Переоценка возможностей и преувеличение статуса ребёнка свойственны и многим современным учёным, философам, писателям. В известной мере это своеобразный исторический реванш и компенсация прежнего невнимания к феномену детства. Так, сейчас очень модна псевдонаучная концепция «детей-индиго» – якобы новой человеческой формации, обладающей высочайшим интеллектом, необычайной чувствительностью, телепатическими способностями и пр.

В литературе и кинематографе также широко эксплуатируются образы «ребёнок-медиум» (вступающий в общение с духами), «ребёнок-контактёр» (принимающий послания инопланетян), «ребёнок-уникум» (обладающий суперзнаниями, сверхспособностями, гиперреакциями).

Понятно, что и в этом подходе многое можно опровергнуть, но он тоже позволяет сделать кое-какие полезные выводы. Например, признать, что дети влияют на нас не меньше, чем мы на них, и что малыша нужно не только «дрессировать» – у него есть и чему поучиться.

Наконец, третья точка зрения – ребёнок как НЕчеловек – представляет его существом вообще «другой породы», жителем «потусторонья». Соответствующие метафоры: ребёнок – тайна, загадка, секрет; чужак, пришелец, иностранец, посланец других миров.

Во многих преданиях и сказках детишки произрастают на деревьях, падают с неба, их находят в огороде, в лесу, в реке, на дороге, их приносят птицы и т. п.

Детство предстаёт здесь как некое параллельное пространство, иная реальность. Иногда она мыслится как безоценочно уникальная, просто отличная от обыденности, повседневности. «Где мы живём, до того как попадаем к папам и мамам, не знает никто. Может, я пришёл оттуда, где до меня никто не бывал. Я был царём. Или царицей», – размышляет Януш Корчак в книге «Как я появился на свет».

Но подчас детское «инобытие» воплощает зло, таит в себе опасность, несёт беду. «Вы принадлежите к совершенно другой расе. Отсюда ваши интересы, ваши принципы, ваше непослушание… Вы не люди, вы – дети», – настаивает герой рассказа Рэя Брэдбери «Поиграем в „Отраву“».

Подобное отношение к ребёнку непроизвольно проскальзывает и в нашей речи. «Веди себя по-человечески!»; «Будь человеком!» – восклицаем мы в порыве досады, раздражения, отчаяния.

В таком ракурсе детство подвергается дегуманизации: возникает мотив чужеродности, антикультурности, внецивилизованности ребёнка. Дидактизм и умиление сменяются тревогой и страхом.

Соответственно, и детская «вредность» расценивается как выражение своеволия и своенравности, насаждение иных (отличных от «нормы») моделей поведения. Непослушание здесь синоним непредсказуемости и нежелания ребёнка следовать общепринятым поведенческим канонам.

Этот последний подход, пожалуй, самый противоречивый и наиболее скользкий в этическом плане. Но и он даёт пищу для размышлений, позволяя увидеть в непослушании не примитивность поведения и интеллектуальную недоразвитость, но особые проявления натуры, специфические реакции, достойные пристального внимания и глубокого осмысления, а не только искоренения.

И не этот ли взгляд порождает многочисленные просторечные названия ребёнка?