Вадим Гальмаков выглядит хрупким боровом и старшим кастратом-сопранистом; вскоре он вновь худеет – питается, чем придется, то много, то ничего, все это отныне ему не важно, мое отражение… оно говорит… я стал ровно таким, каким и хотел стать, но надолго ли? вряд ли надолго, со дня на день мне опять предстоит модифицироваться в какую-нибудь сторону; пока же Вадим Гальмаков суетливо пользуется своим положением – фигура у него практически идеальная и под ее приемлемым прикрытием Вадим может подойди к одной женщине, подобраться к другой и сбивчиво заговорить с ней о реальности его шансов ее отыметь, как вы смотрите на то, чтобы немного… побыть вместе? с положительным опытом прочтения Большого, Меньшего и Третьего трудов Рожера Бекона… как… намордник и спесь, лязг и скрежет от опускаемого забрала; Вадим «Дефолт», подходя и заговаривая, до невозможности суетлив, и женщины не скрывают ожесточенного недоумения: мужчина с такой великолепной фигурой, а спешит, суетится, телодвижения недопустимо лишены органичной эстетики, глаза закомплексованы.
Виктор Кухальский, безалаберный фельдшер, выигрывавший у «Дефолта» в секу почти всю его мизерную зарплату, продвигается за добычей для своего члена менее нервно.
Обращаясь к женщине, Виктор Кухальский заранее настраивал себя на ее отказ; в морозный вечер маеты и одиночества Виктор Кухальский со всеобъемлющей усмешкой наступает на соленый лед, он видит красивую женщину и вопрошает ее: «Не хотели ли бы вы прогуляться со мной вокруг Чистых прудов?
Он делает подобное предложение, заранее настроив себя, что они ничего с ним не захотят. Они не хотели, и Виктору Кухальскому на это самодостаточно положить, он заранее настраивал себя на их отказ, но двенадцатого января 2002-го одна неожиданно захотела.
Усмешка с лица Кухальского, разумеется, исчезла; женщина взяла его под руку и Кухальский, чтобы вновь успокоиться, предложил ей сразу же пройтись к нему: сейчас она меня и пошлет, подумал он, а я, вернув на лицо свою всеобъемлющую усмешку, непременно почувствую себя в норме – дистанцированным и растущим.
Кошка умывает своего котенка, в ад попадают и люди и джинны, женщина Кухальскому не отказывает: к тебе, так к тебе, сказала она. Я у тебя еще не была – как там у тебя, кровать найдется?
Кухальский бормочет: найдется, и на его лице ни малейшей усмешки – не добивайте пленных, не окружайте грибников, срывая запоры ничем не заполненного ларца и стеная… происходит что-то непонятное; если бы она меня осадила, я бы смотрел на мир не иноходью, не галопом: рысью… женщина меня не сбросила, она идет ко мне. Спросила мое имя. Я сказал: «Виктор», и она взяла меня под руку еще крепче; непонятно – такое у меня сейчас ощущение. Я всегда держался в отдалении от того, чтобы закачивать в голову негатив, но я, ничего не имеющий перед скотом, не привык к оказанию мне судьбой столь значительных одолжений.
– Улыбайся, Виктор, – прервав его размышления, сказала она. – Ты мне из-за своей улыбки и понравился, но с каждым шагом от нее остается все меньше: ты как себя вместе со мной чувствуешь? Достойней, чем до меня?
– Ага, – ответил Кухальский.
– Намного достойнее?
– Угу…
Виктор разговаривает с ней крайне сухо – неадекватно складывающейся ситуации; лежа со мной, ты все равно бы поглаживала саму себя. В двадцать три часа семнадцать минут ответы Кухальского звучали бы по месту; Виктор с женщиной входят в его двор, где Кухальского ни во что ни ставят – это повелось издавна. Он и сам не помнит с чего конкретно: то ударят, то еще раз ударят; Виктор Кухальский проходит по двору под руку с женщиной, и к нему относятся словно бы он без нее – от перебора света слепнут и ангелы, в голове рождается конечное марево, парни из двора Кухальского подступают к Виктору с целью что-нибудь ему отбить, они же не знают: за себя Виктор Кухальский никогда не дерется, но за себя с девушкой он все же заступится. И за себя с девушкой, и просто за нее.
