Ну, не ему же.
– Мой вопрос касательно чебуречной, возможно, был бестактным, – нарушая затянувшееся молчание, сказал Андрей. – Если он связан с чем-то личным, то извини. Или не извиняй. Высказав свое мнение о наблюдении за аквариумными рыбками. По-твоему, это что-то дает?
– Практической пользы никакой, – сказала Людмила.
– Знаю, – перебил Андрей.
– Но это довольно интересно.
– Интересно? – Продолжая тереть хозяйственным мылом носовой платок, Андрей Винитин старался максимально отсрочить время своего возвращения в комнату. – А по-моему, ничего интересного.
На газ, жмите же скорее на газ, я лежу перед вашим трактором и не замечаю с вашей стороны никакого желания мне помочь.
Будьте же людьми. Переборите гусеницами мою печаль.
Фролов не слеп.
Он дремлет в метро и не совсем согласен с тем, что «москвичи хитрее и лживей остальных русских»; справа от него, не прижимаясь к Фролову, приближается к «Полежаевской» другой апатичный мужчина.
Это не Андрей Винитин или задумавший прошарить его пустые карманы Аркадий Кайков – это Седов.
Позавчера кто-то позвонил ему в дверь. Не выключая Леди Дэй, Седов посмотрев в глазок и увидел уставившегося на него с той стороны человека в черной шляпе и черной же маске.
– Вам чего надо? – спросил Седов.
– Я Зорро! – крикнул мужчина в маске.
– Я вижу, что вы Зорро, – сказал Седов. – Если смотришь, это не трудно увидеть. Чего надо?
– Помощь не нужна?! У вас все в порядке?
– У меня все в порядке. Грацио молте.
– Что? – спросил Зорро.
– Лом в очко, – проворчал Седов.
– А-а?
– Убирайся отсюда!
Побеспокоивший Седова индивид удалился, но, выходя следующим утром на работу Седов сразу же заметил, что обивка его двери распорота знаком Зорро; встретив этого урода, Седов обязательно бы набил ему морду: какая же гнида… кукурузник, тундра; в одном, прикрытом маской лице, Седов их пока не встретил. Он сидит в метро справа от Фролова – между ними есть свободное место и Фролову хочется, чтобы его заняла женщина.
Женщины обычно занимают меньше места: ничего более существенного Фролову от женщин сегодня не нужно. Ни сегодня, ни вчера, возросшая симпатия к загадыванию метафор и искренние потуги к взаимному оральному сексу… не вышло, не сложилось, уймись: на свободное место поблизости с ним действительно решила сесть женщина. Но промахнулась. Смолчала.
Упала Фролову на колени. Очень толстая, чужая и пьяная – обвившись вокруг Фролова мощными руками, она трясется и шумно сопит; она у Фролова на коленях: обольщение, заточение, бесы, Фролову есть к кому взывать, конец всегда близок; перед сидящим Фроловым ухватывается за поручень вошедший на «Баррикадной» парень. Бессистемный насмешник-голодарь Иван Табадумов, порывисто сдиравший презервативы и знавший выражение «все горе от баб» на шестидесяти двух языках; добродушно усмехнувшись Фролову мутно-зелеными глазами, он, поступая по собственному усмотрению, выкрикнул непосредственно ему: «я рад за влюбленных, но я рад и за себя!».
Фролов понял, что Иван Табадумов принял их за влюбленных: его и толстую, пьяную женщину.
Не берясь никого разубеждать, Фролов беспокойно задумался: не компрометирую ли я ее тем, что о нас так думают? скорее всего, компрометирую, я ее компрометирую, а она полулежит у меня на коленях, но компрометирую ли я ее или нет, еще неизвестно, а она мне на колени не умозрительно давит. Но соразмерно ли внешнему наличию в ней веса: она пила… с утра, одна… судя по оседающим на мне осколкам ее дыхания, дешевый коньяк – соразмерно ли?
