Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - страница 3

С другой стороны, тезис о перевернутых понятиях является прямым ответом на главный постулат триумфалистской интерпретации, а именно отказ от официального марксизма-ленинизма и обращение советских интеллектуалов к западным либеральным идеалам. Сторонники этого тезиса утверждают, что между двумя полюсами на самом деле больше преемственности, чем различий. Таким образом, либеральная интеллигенция якобы унаследовала от советской идеологии волюнтаристский и непримиримый политический максимализм, который запрещает ей идти на компромиссы, необходимые для практики демократии, и оправдывает все эксцессы власти во имя необходимой модернизации. Так, позицию либеральных реформаторов стали называть «рыночным большевизмом»17 или «ленинским либерализмом»18 – терминами, передающими образ просвещенной, мессианской элиты, унаследовавшей политическую культуру советских предшественников и взявшей на себя ответственность за навязывание прогресса отсталому большинству19. По мнению политолога Александра Лукина, который сформулировал наиболее детальную версию тезиса о перевернутых понятиях20, политическая культура российских демократов по существу перенимает советскую идеологию, признаки которой она меняет на противоположные: империалистический Запад становится «цивилизованным миром», а социалистический лагерь – империалистическим «тоталитарным миром»; СССР уже не опережает капиталистический мир, а отстает от него; истинная демократия носит либеральный характер, а советская – лишь маску классового господства и т. д. Этот долг перед советской идеологией, заключает Лукин, объясняет, почему российские демократы оказались неспособны основать либеральную демократию или хотя бы государство в рабочем состоянии.

В современной России вера в то, что позднесоветские либералы якобы проявили революционное высокомерие, широко распространена во всем политическом спектре, в том числе и среди либералов. Для многих из них это предположение служит еще одной иллюстрацией присущего русской интеллигенции радикализма и опасностей, связанных с мобилизацией масс, если она не сдерживается просвещенным лидером21. Этот общепринятый «исторический урок» эпохи перестройки во многом способствовал формированию характерных для современной России антиреволюционных настроений, которые вращаются вокруг идеи, что «даже плохой порядок лучше, чем его разрушение»22. Подобные настроения впоследствии целенаправленно культивировались режимом Владимира Путина, чтобы противостоять призраку «цветных революций»23.

В атмосфере разочарования 1990‑х годов сформировались новые подходы, окончательно развенчавшие гипотезу о том, что глобальное распространение либеральных идей равнозначно всеобщему внедрению либерализма. В этом заключается их преимущество, однако у них есть и слабая сторона. Речь идет о склонности объяснять политическую деятельность либеральной интеллигенции структурной предопределенностью идеологического характера, неважно «негативной» или «большевистской». Для того чтобы уточнить наше понимание политической и интеллектуальной жизни в период перестройки, мы считаем необходимым выйти за пределы интерпретационных рамок холодной войны, которые в России, как и в других странах, обращаются к политической мысли второй половины XX века через призму бинарных идеологических противопоставлений. Эти интерпретационные схемы, очевидно, присущи триумфалистскому видению преобразований, но также и тезису об инверсии, согласно которому несоответствие западному либерализму показывает бессознательную привязанность к противоположной идеологии. Тезис о негативности выходит за рамки бинарной альтернативы, но остается зависимым от ее концепций: там, где политическая мысль не оформлена в виде четкой политической доктрины или полноценной идеологии (по примеру марксизма-ленинизма и либерализма), есть только аполитичность и прагматизм.