Петровна плюнула возле ног Трофимовой и пошла прочь.
Наблюдая за склоками женщин, Мария никак не могла взять в толк, о чём был разговор.
– Порфирьюшка, подымайси… – Стешка тянула за руку мужа. – Слышь аль не?
Мужчина лежал на земле, закрыв голову руками.
– Смылилась старуха? – подал голос Трофимов.
– А куды ей деваться? Улетела, як осенний лист… – ответила Стешка.
– Осенний лист… – повторил побитый Порфирий и встал на ноги. – Тьфу, стерлядь сушёная! Не углядел, шо она меня заприметила…
– Тише ты! – шепнула Степанида. – Ушей в округе, як блох на кутенёнке… Пшёл до хаты, злыдень…
Войдя в дом, Стешка дала оплеуху мужу по его залысине.
– Шоб ты пропал, гнида окаянная… – ругалась жена. – Ско́льки разов тебе вто́рить: не можно, шоб заприметили…
– Стеша, ну, я ж не повинен… – полез целовать свою женщину Порфирий. – Ну, никто ж не мог прознать, шо эта курва старая в дому́ восседаеть…
– Коли с работой не ладитьси, то бывай в аккурате без глазу… – психовала Трофимова, наставляя мужа.
– Голубушка ты моя, – Порфирий вновь поцеловал жену. – Умнейший мой челови́к… Про́шу извинений… Ни в коем разе не получу огласки…
Наобнимавшись со своей зазнобой, Порфирий достал горькую в малюсенькой таре.
– Ну надо же, не разбилася… Може, дерябнем?
– А давай, – улыбнулась Стешка, усаживаясь за стол.
***
– До чего ж собачные, – подумала Машка, наливая воду поросятам в корыто. – Не дай божи́ прозябать с таким мужиком… Ох, Стешка, наплачисси ты исчо с ентим иродом…
Мария накормила скот и пошла в хату.
– На сторожевую? – задала вопрос Ивану, который собирал харчи на ночь.
– Правда… – ответил Ванька и добавил. – Ночью прискачешь, али не ждать?
– А як же ж, – улыбнулась Маня, выкладывая куриные яйца на стол.
Ночь.
– Ложитеся спать, поздно ужо, – скомандовала Маша детям.
– А ты куды? – удивилась Нюся, наблюдая, как мама собирается уходить, скручивая мешок в трубочку.
– Я скоренько… ложитеся…
Темно. Только луна освещает дорогу женщине. Чтобы не попасться на глаза местным жителям, Мария пошла к конюшне вдоль реки, где её ожидал муж Иван.
– Мешок принесла? – поинтересовался тихим голосом Ванька, ополаскивая руки в холодной реке.
– Во, – Манька развернула ношу и подала.
– Возвернёмся на конюшню – зерна прихватишь… – складывал разделанные тушки ондатр в мешок. – Дотащишь?
– А куды ж деваться? – усмехнулась Маня, наблюдая за мужем.
– Лишь бы Трофимовы не заприметили. Язык, шо помело… Ой, вредные-е…
– А где сейчас Порфирий? Як же ж я на конюшню приду? – заволновалась жена Грищенко.
– Сказал, шо спина болить опосля прута. Скулил-скулил надо мною, отправил я его до хаты. Надоел, хуже горькой редьки.
– Да-а, лихо его Марфа воспитала, – рассмеялась женщина.
– Цыть! – ещё тише заговорил Ваня. – Куды горло дерёшь? Заметит ктой-то…
– Ой, – закрыла рот ладошкой и присела на корточки. – Я и запамятовала.
Мария нежно улыбнулась. В темноте, хотя и не видно ничего, но Иван разглядел её улыбку и ответил тем же.
– А интересно, за шо енто Петровна его так… по хребту…
– Знамо дело, за шо… – Ваня взял мешок и двинулся к конюшне.
– А ты откудова знаешь? – рядом семенила Маня.
– Сам ловил и не раз…
– Да ну… А где?
– Где-где, на конюшне, да и так…
– Ой, батюшки… – покачала головой Мария. – А ведь и вправду посо́дють…
– Ничо́го Марфа не дока́жить… ежели кто-нить к ней не присоединитси… то… Будя, об чём калякать, сам влез, вот пущай сам и вылезаить.
