Шаман, обагрив кулон Атариатиса Рианора ещё и кровью умерщвлённой пленницы, тем самым будто связав двух девушек, осуждённых на смерть, выбросил его под ноги Фае.
Тотчас забыв о жертве, шаман взмахнул рукой, после чего из небольшой толпы узников схватили одного из мужчин и, отбивавшегося, вопящего срывающимся голосом, поволокли на вершину алтаря.
Коцитцы страшным хором выкрикивали лишь одно слово, потрясая кулаками, и Акме догадывалась, что оно означало. «Убить!».
Но Сила не шла к ней. Вождь махнул рукой в её сторону, и вокруг неё начали смыкаться несколько вооружённых коцитцев.
Страх, лютый и беспощадный, поглотил всё её существо. Смерть стояла к ней вплотную и заглядывала ей в глаза, а Акме все более цепенела от ужаса, крови, близости кончины, воплей жертвы, которую сейчас мучили на алтаре.
Крики узника смешались с его же хрипами, но целительница не смогла бы увидеть, что делали с ним, даже если бы захотела.
Один из коцитцев вынул нож, куда более длинный и тонкий, чем у шамана. Народ втóрил его увещеваниям и потрясал кулаками в сторону девушки.
Коцитец сжал голову Акме ладонями и прижал к столбу. Другой надавил остриё ножа к виску девушки и повёл его вниз по щеке.
В её крике отразилась вся глубина отчаяния, ужаса, горя, гнева и боли. Она не могла пошевелиться, первые капли крови капали на грудь, а мучители уродовали её, как и тех несчастных женщин, что оставили они в пещере.
Но тут за спиной раздался низкий раскатистый глухой полустон. Девушка, оглушённая ужасом, повернула голову, и ноги подкосились. Закованный в цепи и удерживаемый пятью крепкими коцитцами, к ней шёл огромный бурый медведь, неуклюже переваливаясь и сурово постанывая.
Мысли о храбрости и стыдливость за страх свой тотчас были забыты, ибо ужас перед столь жуткой казнью и вовсе помутил рассудок её.
Акме, одинокая, избитая, с поднятыми руками, плотно привязанными ногами, обдуваемая радостным смехом вооружившейся копьями коцитской толпой, была открыта всем ветрам. От кляпа её освободили, чтобы восторженная толпа, издающая нечеловеческие звуки, могла сполна насладиться криками боли умирающей.
Беспомощность нашла девушку и набросилась на неё ураганом. Из головы повылетали все мысли. Перед глазами стоял лишь этот могучий и раздражённый зверь.
Но вдруг всё изменилось.
Память её внезапно обратилась к брату, к Кибельмиде, где теперь пышно цвели сады, поля покрывались ромашками да одуванчиками; где теперь косили траву, распространяя дивные по сладости запахи, детвора собирала землянику и грибы, смеясь и лакомясь. Дядя трудился в поте лица, ставил больных на ноги, и являлся счастливейшим из смертных, ибо Господь даровал ему работу, которую он любил, и племянников, которых обожал ещё больше.
Орн сверкал заснеженными вершинами на солнце. В ущелье мягко серебрилась быстроногая река Орникс. В озере за церковью Святого Иоанна купались студенты, лакомясь ранними яблоками и грызя орехи. Неподалёку стоял многовековой лохматый дуб, под которым кто-то когда-то впервые в жизни признался ей в любви. Там жгли костры и пели песни; танцевали, ставили сценки и вслух читали романы. Там летняя духота никогда не тревожила их, хороводы гор защищали со всех сторон и вместе с ветрами пели многовековые симфонии.
Акме увидела лицо Лорена, яркое и привлекательное, с огромными тёмными глазами, красивым ртом. Она видела его густые волнистые волосы столь чётко, будто брат стоял рядом с нею. Брат улыбался ей ласковой улыбкой и держал за руку. Так священник держит за руку умирающего, столь же ласково смотрит на него и успокаивает молитвами.
