— Эрешкигаль! Эрешкигаль! Эрешкигаль!
И будто молния ударила в Акме, и девушка широко распахнула глаза: они поклонялись Эрешкигаль, а, стало быть, и Нергалу, главному врагу всего Архея!
Накрыла ярость.
Услышав глухой рык девушки, коцитцы предпочли вновь сильно ударить её, но на этот раз в солнечное сплетение. Акме задохнулась и рухнула на колени, головой уткнувшись в землю, разбросав прокрывало волос по жухлой траве. Где-то она услышала смех, оглушивший её, стократ усиленный болью. Затем на её бок обрушился удар, опрокинувший её на спину, затем второй, угодивший ей в живот, и третий, и четвёртый…
Очнулась она только тогда, когда её привязывали к столбу.
Её кляп почти целиком был смочен кровью. Руки были связаны над головою, ноги были привязаны к столбу столь прочно, что она не могла пошевелить ими.
Болели бока, и Акме решила, что ей сломали несколько рёбер. В горле саднило от жажды, а запах крови забил все иные запахи.
И тут увидела она, что напротив, шагах в тридцати, стоит столб, а к нему привязана Фая. Лицо, собой являвшее одну сплошную рану, не могло выразить ни одного чувства, голова была покорно опущена, грудь часто вздымалась, приводя в взволнованное движение всё её обнаженное молодое и сильное тело.
Пока Акме боролась с тошнотой и с болью во всех членах, к ней тихо подошёл коцитец.
Он, как и все представители его народности, был невысок, но широк и коренаст. Крепкое тело покрывали набухшие жилы, и лишь лицо, суровое, большеглазое и морщинистое, выдавало довольно преклонный возраст. Волосы — длинные, со вплетёнными в них то ли листьями, то ли пучками чужих волос, были грязны и седы. На шее висело ожерелье из огромных чёрных когтей неведомого зверя. Широкую грудь его покрывали мелкие рисунки, тщетно пытавшиеся скрыть множество шрамов и давно затянувшихся страшных ран. В руке кривой деревянный посох.
Всё внимание толпы жителей Коцита и Кура, собравшихся на великое празднество, было сосредоточено на Акме, Фае и мужчине с посохом,— вероятно, шамане или колдуне. Вождь же молча, с интересом и с выжидающей зловещей улыбкой наблюдал, так и не поднявшись со своего трона.
Шаман подошёл к Акме так близко, что девушка почувствовала гнилой запах из его беззубого рта. Он безумно оглядел лицо её, принюхался к нему, к её шее, растерзанной тунике, и вдруг отпрыгнул и зашипел, будто змея. Он что-то оскорблённо воскликнул, схватил цепочку девушки, взглянул на кулон Атариатиса Рианора, сорвал с её шеи, показав реликвию вождю и прокричав:
— Аштариат!
Вождь махнул рукой, и шаман обмазал кулон и цепочку в крови Акме, затем подошёл к Фае, прижал кулон к лицу её, что-то нашёптывая. С кулоном в руках гневно воздел он руки к небу, долго и грозно что-то кричал, а коцитцы радостно и возбужденно вторили ему.
После шаман взял кинжал с длинным и широким клинком. Лязг его, тонкий и тихий, прорвал воздух в лёгкие жертвы, и Фая задышала чаще, но ни звука не слетело с её губ. Чёрное одеяние заколыхалось на ветру.
Шаман приподнял ей голову за подбородок, осторожно, почти нежно, и провёл лезвием по её шее столь легко, что Акме подумала,— он дразнит и жертву свою, и зрителей. Но кровь хлынула рекой, заливая грудь и живот Фаи.
Под аккомпанемент радостных криков и плач Акме Фая громко захрипела, слабо задёргалась и вскоре застыла. Так закончились мучения этой девушки. Один из коцитцев поджёг одеяние погибшей, и её охватило пламя.
