Потомок Рода - страница 2

Наше выступление отгремело к полудню, и на Лепешку взметнулись разбойники «Жигулевской вольницы» во главе с грозным Барбошей и лихим Вавилой, а с ними и женщина-атаман Катька Манчиха. Из-за них это место в семнадцатом веке внушало страх и трепет: близ села Переволоки умельцы ножа и топора перетаскивали свои ладьи на Усу, чтобы спуститься к матушке-Волге. Этими хитроумными маневрами купеческие суда, благополучно миновавшие Самару, становились легкой добычей разбойников у самого Усолья. Как я уже отмечал, с кургана как на ладони виден был весь торговый путь, позволяя атаманам заранее готовиться к нападению. И сейчас этот дерзкий сценарий разыгрывался прямо перед нами. Организаторы не поскупились и построили небольшую ладью, покачивающуюся на волжских волнах у Лепешки, неподалеку от пляжа. С ее паруса на мир взирал смиренно лик христианского святого.

Сценарий про жигулевских разбойников был выдержан в строгом соответствии с историей в отличие от нашей баталии. Разумеется, князь Святослав с ханом Кобяком в смертельной схватке на Усинском кургане не сходились. Битва между войсками русских княжеств и половцами произошла на реке Орели в 1184 году. И сарацинов тогда разгромили наголову. Так что бой на Лепешке – вольная интерпретация событий. Но участники нашей группы и называли себя свободными реконструкторами, за стопроцентной достоверностью не гнались. Нам недостаточно просто воссоздавать исторические события, до мельчайших деталей воспроизводить оружие, одежду и быт прошлых веков. Нам важен соревновательный элемент, когда победа может достаться любой из сторон. Это привносит в реконструкцию кураж, вызывает усиленный выброс адреналина. А меня вполне можно назвать зависимым от риска и экстремальных ощущений.

Вкус опасности знаком каждому из нас. В юные годы мы все лазали по деревьям, прыгали по гаражам, покоряли бетонные заброшки. По крайней мере, таким было мое отрочество, пришедшееся на конец девяностых – начало нулевых. Компьютеры тогда имелись далеко не у всех, о смартфонах и интернете тоже никто не слышал. Роль соцсетей исполнял двор. Сегодня многие ругают лихие девяностые, твердят о преступности, нищете, умственной деградации, а сами сидят в каком-нибудь онлайн-паблике и изрыгают потоки брани на незнакомых людей. Посмотрел бы, как эти моралисты обзывают чьих-то мамок во дворах города Отрадного в девяностые. Мигом бы без зубов остались. Да, это были суровые времена, жилось людям несладко, хватало жести и чернухи, но зато за словами следили. А вместо серфинга по просторам интернета, мы часами пропадали на улице, зачастую рискуя оттуда не вернуться. Инстинкт самосохранения у постперестроечной ребятни либо отсутствовал напрочь, либо находился в зачаточном состоянии. Это когда тебе говорят: «Олег, слабо через эту яму перемахнуть?». Ты смотришь – расстояние приличное, метра четыре до дальнего края, и вниз лететь столько же, да еще и ржавая арматура торчит. Упадешь туда – и нашампурит тебя, как свинку на вертел. И тогда тоненький голосок в детской голове робко шепчет: «Да ну нафиг, Олежка, забей». А вот через двухметровую яму – чего ж не прыгнуть!

Вот так и текли наши дни, месяцы складывались в годы, а мы постигали азбуку уличного экстрима. Видеомагнитофоны и игровые приставки были уделом избранных, роскошью, которая большинству моих сверстников только снилась. А что оставалось делать? Дома сидеть да книжки читать. Этого добра в нашей скромной хрущевской двушке хватало. Спасибо маме, школьной учительнице литературы. Благодаря ей я научился читать уже в пять лет, обожал русские народные сказки, приключения, фантастику. А батя позаботился о том, чтобы руки мои росли из правильного места. Работал он на ремонтно-механическом заводе. В свободное время мы с ним пропадали в гараже, где неустанно что-то чинили. В общем, обычная работящая российская семья. И друзья были под стать – не наркоманы, не гопники. Но все же к концу школы во мне крепло желание сбежать из Отрадного – городок с населением в пятьдесят тысяч человек стал казаться тесной клеткой. Просторные дворы, любимые с детства, к шестнадцати годам вдруг сжались, дома стали казаться низкими, серыми, унылыми.